Зигмунд Фрейд
Шрифт:
Приводится и еще один цикл воспоминаний, связанный с посещением «дяди» три года спустя. Этот «дядя» процветал в «далеком городе» — на самом деле это был сводный брат Фрейда Эммануил в Манчестере. Там он встретился с детьми, с которыми тогда играл на лугу. Фрейд, или «образованный человек», считал, что отец и сводный брат планировали, чтобы он «сменил невразумительный предмет приложения усилий на нечто более практичное», то есть на переезд в Манчестер и женитьбу на Полине.
Эти воспоминания сочетались друг с другом: желтые цветы, желтое платье Гизелы, хлеб во сне, который был так приятен на вкус, потому что олицетворял прелесть деревенской жизни с Гизелой, обмен цветов на хлеб, который выражал идею Якоба об отказе от эфемерных целей в пользу практических занятии. Воровство
За фактическим содержанием статьи можно увидеть биографические сведения, которые рассказывают нам о том, каким Фрейд был в юности, что он мечтал о женщинах и о том, что хотел бы сделать с ними. В этом нет ничего необычного для подростка, равно как и в смутных намеках на мастурбацию. Но этим подростком был Фрейд. Как психолог он стремился найти мотивы человеческого поведения в половых инстинктах. Это было смелым и прогрессивным шагом. Даже если Фрейд и немного преувеличил, его идеи помогли людям признать правду о самих себе, чем они и занимались на протяжении всего двадцатого века. Но когда Фрейд исследовал свою собственную сексуальность, он как бы отгораживался от «обычных» людей. Разрабатывая методы, ставшие основой психоанализа, он утверждал, что вопросы пола были замечены им в свое время лишь с большой неохотой, и люди безропотно приняли эту легенду.
Фрейд любил казаться строгим и непорочным, недоступным для обычных искушений. В этом было достаточно правды, чтобы это было правдоподобным. Он стремился быть воплощением благородного рационализма, но в нем всегда присутствовала тень более уязвимого человека. Этим вторым Фрейдом был, среди многих других образов, и юноша, который чувствовал себя неловко и неуверенно с женщинами. Если бы его характер позволил ему быть смелее с Гизелой и не быть «бессмысленным Гамлетом», трепещущим и бездействующим, возможно, секс не был бы для него причиной стольких тайных страданий. Без сомнения, насладившись одной-двумя Гизелами, он все равно создал бы психоанализ, потому что он видел смысл своей жизни в объяснении человеческой природы, но, возможно, система, построенная им, выглядела бы по-иному.
Глава 4. Анатомические изыскания
Осенью 1873 года Фрейд стал студентом Венского университета. Позже он говорил, что выбрал медицину из-за «некоего любопытства». Сначала он просто остановился на естественных науках, точно не зная, что из этого выйдет. Он говорил другу Эмилю Флюсу, что надеется «заглянуть в вековые тома природы и даже подслушать, как все в ней происходит». Его университетское образование стоило дорого, но он не спешил. Позже были и благотворительные стипендии, о которых Фрейд не говорил. В семнадцать лет у него был «довольно большой счет» в книжной лавке, который отцу приходилось оплачивать. Если в семье появлялись лишние деньги, все тратилось на него.
Письма Зильберштейну на втором курсе выявляют его неуверенность и беспокойство. Тогда, в январе 1875 года, он посещает лекции по анатомии, физиологии, зоологии, физике, математике и «дарвинизму».
Если о бедном обеспокоенном студенте-медике говорят, что у него свои мысли, это несправедливо. Он скорее капля жидкости, которую сложные механизмы перекачивают от одного лекционного зала в другой, и по законам механики он вынужден проходить этот путь с минимальным трением и минимальными временными затратами.
Он был «полуночником», учился с десяти вечера до двух ночи или позже. В феврале он сказал, что слишком много
К середине июня 1875 года, когда ему было уже девятнадцать, он собирался провести долгие каникулы дома, в Вене, с микроскопом и горой книг, занимаясь зоологией и гистологией. Эта картина учебного усердия две недели спустя была нарушена его собственным признанием: «Меня не зря упрекают, что я распыляю свои незначительные силы на совершенно разнородные предметы».
В конце того учебного года его манила другая жизнь в виде карьеры в бизнесе. Он собрался в Англию к Фрейдам, жившим в Манчестере (сведения об этом зашифрованы в «Покрывающих воспоминаниях»). Это решение было либо принято быстро, либо утаивалось от Зигмунда до последнего момента. В конце июня он все еще планировал учиться на каникулах, а к середине июля уже сообщил Зильберштейну, что уезжает.
Фрейд только намекнул, что Эммануил и его отец прочат его в бизнесмены, так что, возможно, на него не оказывали большого давления. Вероятно, что эту идею Эммануилу подбросил Якоб, таинственных денежных доходов которого едва хватало на сына: тому нужны были микроскопы, книги, плата за обучение, но становиться знаменитым врачом он не спешил. Возможно, Эммануил надеялся на то, что лишний смышленый паренек в деле будет способствовать его процветанию. Когда же он сам увидел зрелого Зигмунда, то понял, что ему нужно что-нибудь получше. Об этом можно прочитать в письме, которое он отсылает Якобу во время посещения Зигмунда. Его слова похожи на упрек:
Это великолепный образчик человека, и если бы я имел перо Диккенса, я бы сделал из него героя… Всем твоим описаниям грош цена. Только теперь, когда он у нас, мы видим, каков он на самом деле.
Это признание Эммануила и то, что он, скорее всего, поддерживал намерение Зигмунда продолжать образование, могут объяснить, почему Фрейд всю жизнь восхищался сводным братом: тот увидел то, чего не заметил Якоб.
Это посещение, продлившееся почти семь недель, не прибавило ему знаний по зоологии, но предоставило новый контекст для видения самого себя. Во время путешествия на побережье он провел несколько часов на пляже, собирая морских животных, выброшенных на берег волнами Ирландского моря. Маленькая девочка увидела у него в руках морскую звезду и спросила: «Она живая?» Он ответил: «Да, он живая». Эта грамматическая ошибка иностранца так смутила его, что приснилась ему двадцать пять лет спустя. В доме Эммануила в Ардвике, пригороде Манчестера, он жил вместе с Джоном, Полиной и их братом Сэмом, родившимся в Англии. Полина (как он сообщил Зильберштейну) оказалась «красива», Джон — «англичанин во всех отношениях, со знанием языков и техники, значительно превосходящим обычное образование бизнесмена». Оба его сводных брата были уважаемыми владельцами магазинов, хоть и не богатыми, а Филипп за три года до того женился на «умной и приятной женщине».
Англия для Зигмунда была вне всякой критики. Манчестер был городом иммигрантов, в который на протяжении всего девятнадцатого столетия съезжались немцы и евреи: наборщики, портные, простые рабочие, ростовщики, врачи. Этот задымленный рай очаровал Зигмунда. Перед ним появилась одна из дорог, которую он мог бы выбрать. По возвращении в Вену в сентябре он писал Зильберштейну при свете «этой ужасной и вредной для глаз керосиновой лампы» (в то время как в Англии любой нищий пользуется газом), что он «предпочел бы жить там, а не здесь, несмотря на дождь, туманы, пьянство и консерватизм». Благоприятный ветер мог бы занести его в Англию для «практической деятельности» после окончания учебы: