Зигмунд Фрейд
Шрифт:
В начале 1859 года Амалии было двадцать три, Филиппу двадцать четыре, а Якобу сорок четыре. Эта связь вполне возможна, хотя, учитывая постоянные беременности, Амалия вполне могла считать, что с нее достаточно и одного способного зачать потомство мужчины. Защитники этой идеи не особо кричат о ней, но и не замолкают. Поскольку у Якоба было две (или три) жены и дети от обеих, разница между которыми составляла больше двадцати лет, Фрейда в детстве могли смущать семейные отношения. Однажды он сказал, что считает, будто его сводный брат имеет отношение к рождению сестры, которая появилась на свет в декабре 1858 года. Это всего лишь предположение, но он описывает и один кошмар, который приснился ему в девять лет. Этот сон анализировали его последователи и пришли к выводу,
В его сне мать уносили мужчины с птичьими клювами и клали ее на кровать. После этого Фрейд проснулся с криком. Он утверждал, что это был страх перед смертью матери. «Ассоциации» со сном, мысли, которые к нему привели, включали в себя одного товарища по играм. Мальчик научил его разговорному слову «vogeln», означавшему совокупление. Оно происходит от «Vogel» — птица. Мальчика звали Филипп, но Фрейд не упоминает о своем сводном брате. Поскольку связь очевидна, вполне возможно, что Фрейд что-то скрывал: либо от себя самого, либо от своих читателей.
Это вполне правдоподобно, хотя, возможно, и несколько «притянуто за уши». Эрнест Джойс, друг и коллега Фрейда, оговорился в официальной биографии о том, что тоже считает этот факт странным. Часто оказывалось, что Джонс знает больше, чем говорит. Он умалчивал о многих вещах, хотя в то же время старался дать людям понять, что он доверенное лицо Фрейда, его последний истинный последователь. Возможно, он подозревал, что во Фрейбурге произошел семейный скандал.
Что бы ни явилось этому причиной, оба старших брата ушли из семьи. Они переехали из Лейпцига в Манчестер, центр текстильной торговли Англии, и стали, присылать семье деньги, которые помогали держаться на плаву.
Фрейбург стал местом, которое Фрейд часто вспоминал с ностальгией, его «Эдемом». Уже в старости он писал в ответ на почести, оказанные ему этим городом: «В глубине моей души все еще живет счастливый фрейбургский мальчишка». Первая часть пути в Лейпциг была проделана в телеге. Фрейд вспоминает станцию Бреслау, через которую ночью прошел поезд. Газовое пламя напомнило ему души, горящие в аду, о которых ему рассказывала служанка.
Вскоре после того, как Эммануил и Филипп начали свою собственную жизнь, Якоб и Амалия снова оказались в Австрии с двумя младшими детьми, Зигмундом и Анной. Теперь они жили в Вене. Возможно, им помогала семья Амалии, Натансоны. Их первое жилье, где они поселились, скорее всего, в 1860 году, находилось на другом берегу Дунайского канала, напротив Леопольдштадта, еврейского квартала к северо-востоку от центра Вены. Они жили у Фрейда-однофамильца, винокура. Вскоре они переехали на противоположный берег, в сам Леопольдштадт, и стали жить между каналом и рекой, где душные пары мастерских на первых этажах заполняли улицы и тесные жилища. В этом районе, от которого было рукой подать до центра города, были и красивые дома, а на одном его конце, за железнодорожной станцией и сортировочной, находился Пратер, венский парк. Но Леопольдштадт становился все более перенаселенным с каждым поездом, привозившим с востока людей, полных новых надежд.
Самые бедные снимали часть комнаты, отделенную меловой чертой, а иногда и просто право спать в кровати, когда та была свободна. Фрейды находились не в столь плачевном положении, но были все же ближе к низам, чем к верхам.
Они приехали в Вену навсегда. Фрейд прожил в этом городе восемьдесят лет, практически до конца жизни. Часто он проклинал Вену, насмехался над ней, ненавидел ее. Однажды он писал невесте о «гротескных, звериных лицах» жителей города, их «деформированных черепах и носах картошкой». Но в разлуке с Веной он тоже долго прожить не мог. Мы имеем в виду особую Вену, в которой молодые дамы-буржуа, подчиненные своим мужьям, поверяли свои сны и страхи задумчивому врачу-еврею, Вену, где под толстым слоем обмана и лицемерия (впрочем, так ли она отличалась от Нью-Йорка или Лондона?) он нашел почву для своих фантазий и материал для экспериментов на людях.
Глава 3. Одуванчиковый луг
Якоб
И родители, и сестры (если им не повезет найти мужей) были заинтересованы в том, чтобы Зигмунд преуспел. У Якоба не было явных источников дохода, и как ему удавалось создавать впечатление неплохого уровня жизни, до сих пор остается загадкой. В городской документации записано, что у него не было облагаемых налогом доходов. Семье помогали сыновья из Манчестера и, наверное, Натансоны, пока их глава, тоже Якоб, в 1865 году не скончался. Зигмунд-торговец, банкир или врач с накрахмаленным воротничком и цилиндром стал бы ценным подспорьем в системе выживания отца.
Самые ранние фотографии семьи создают впечатление респектабельности. Важно уже одно то, что их делали. На паре снимков 1864 года, когда Зигмунду было восемь, лет, видна обычная обстановка студии. На портрет попали изображения всех европейских столиц. На обоих снимках мы видим Зигмунда — уверенного в себе, с головой, возможно, поддерживаемой специальным зажимом, с блестящими, тщательно причесанными волосами, с послушно размещенными по указанию фотографа немного неуклюжими руками. На одном из снимков изображен Якоб, мелкий торговец с коротко подстриженной бородкой, на втором — Амалия в темной одежде. Рядом с ней две дочери и сын. Вид у нее довольно властный.
Несколько лет спустя родители семейства даже заказали их общий портрет маслом: Зигмунда, пятерых сестер и брата Александра, который наконец родился в 1866 году. Головы непропорциональны туловищу: художник явно был неопытен. И все же сам факт заказа картины говорит о многом.
Наверняка Зигмунд был родительским любимчиком, и его сестрам это казалось естественным. Многие вспоминали о нем как о мальчике, которому легко давалось учение, серьезном не по годам, вызывавшем одобрительные взгляды взрослых. Когда ему было одиннадцать-двенадцать, родители часто брали его по вечерам в кафе в Пратере — еще одна роскошь, которую Якоб по идее не мог себе позволить, но позволял. Однажды в кафе появился странствующий поэт, который на ходу писал для посетителей стихи. Он сочинил стихотворение и для Фрейдов, сказав при том, что их сын станет министром. Перед мальчиком как будто простиралась дорога юриста, и несколько лет Зигмунд собирался пойти именно по ней.
В старости его сестра Анна писала, что, когда ей было восемь лет, брат жаловался, что не может жить с ними в одной квартире из-за ее игры на фортепиано. У него был собственный кабинет, узкий, отделенный от остальных комнат, с окном, выходившим на улицу. Ему в то время было десять лет. Что ж, с уроками игры на фортепиано ей пришлось распрощаться.
Анна часто приукрашивала семейные обстоятельства, но, без сомнения, она права, говоря о том, каким уважением пользовался Зигмунд. Она рассказывала о старшем брате и многое другое. Когда ей было пятнадцать, он запретил ей читать Бальзака и Дюма, потому что считал это неподобающим. Год спустя из России приехал богатый дядя матери, вдовец, и изъявил желание на ней жениться. Он обещал девушке лошадь, новые платья и любовь своих шестерых женатых и замужних детей. Дядюшке было пятьдесят девять лет. По словам Анны, Амалия не сразу отвергла его предложение, а сначала посоветовалась с Зиги. Можно предположить, что Якоб был вполне доволен такой финансовой возможностью. Зигмунд же сказал, что этот добрый дядюшка — старый греховодник — может убираться к себе в Россию. Тогда он учился на первом курсе университета.