Зигзаг
Шрифт:
Если бы Надя выбрала какую-то другую стратегию, например, упреки (столь щедро расточаемые ее матерью) или рассуждения (к которым обычно прибегал отец), Элиса бы не послушалась. Но мягкость ее движений и нежное тепло голоса подействовали, как колдовское заклинание. Элиса встала и пошла за ней, как загипнотизированная музыкой крыса.
На Наде были плотные брюки и немного великоватые ей ботинки.
— Я не хочу на пляж, — сказала Элиса.
— Мы пойдем не на пляж.
Надя отвела ее к себе в комнату и указала на большую кучу одежды и вторую пару ботинок. Элисе даже удалось рассмеяться при виде того, что все эти вещи не так уж плохо на ней сидят.
— У тебя сложение, как у солдат, — сказала
Вот так вот, намазавшись странно пахнущим кремом, который Надя назвала средством для отпугивания комаров (Элисе это показалось просто средством для отпугивания), они вышли из корпуса и направились к вертолетной площадке. Дождя не было, но казалось, что воздух пропитан готовыми материализоваться скрытыми каплями. Легкие Элисы наполнились этой смесью и запахом зелени. Ветер, северный, гнал облака, почти каждую секунду скрывавшие и обнажавшие солнце, превращая свет в кадры испорченной кинопленки.
Они прошли мимо вертолетной площадки. Перед бараком для солдат они увидели Картера, о чем-то беседовавшего с таиландцем Ли и с колумбийцем Мендесом, который в тот момент охранял участок, граничивший с джунглями. Ли очень нравился Элисе, потому что всегда при виде нее улыбался, но больше всего она разговаривала с Мендесом, который, увидев ее, обнажил в улыбке все зубы, заблестевшие на смуглом лице. Военные производили на нее уже не столь сильное впечатление, как вначале: она обнаружила, что за крепкими панцирями из металла и кожи прячутся люди, и теперь она обращала больше внимания на людей, чем на костюм.
Они прошли перед складом, где хранились боеприпасы, оружие, техническая аппаратура и установка для очистки питьевой воды, а потом Надя выбрала тропинку, ведущую параллельно стене леса.
Знаменитые джунгли, которые издали казались Элисе просто небольшим участком грязи и деревьев, стали волшебной сказкой, стоило вступить под их сень. Элиса, как девчонка, прыгала по огромным поросшим лишайниками корням, изумлялась размеру и форме цветов и прислушивалась к бесчисленным звукам жизни. В какой-то миг перед ее глазами, жужжа, пролетела модель самолета черно-кремового цвета.
— Гигантская равнокрылая стрекоза, — пояснила Надя. — Или стрекоза-вертолет. Эти черные пятна на крыльях отмечают птеростигму. Некоторые народы Юго-Восточной Азии считают их душами умерших.
— Неудивительно, — ответила Элиса.
Надя вдруг присела. Когда она снова встала, на ладони у нее лежала окрашенная в красный, черный и зеленый цвета бутылочка, похожая на фиал с колдовским эликсиром, с шестью блестящими, черными как смоль ручками.
— Это бронзовка. А может, листоед, я точно не знаю. Для непосвященных — жук. — Элиса была поражена: ей никогда не приходилось видеть жуков такой фантастической расцветки. — У меня есть во Франции друг, специалист по жесткокрылым, он был бы счастлив здесь побывать, — добавила Надя и снова посадила жука на землю.
Элиса посмеялась над ее кругом знакомств.
Подруга показала ей еще семейство палочников и орхидейного богомола прекрасного розоватого оттенка. Никаких животных крупнее насекомых они не видели (только ярко окрашенную ящерицу), но, как сказала Надя, это для джунглей нормально. Обитатели леса прячутся, миметизируют, камуфлируются, чтобы сохранить собственную жизнь или лишить жизни других. Джунгли — средоточие ужасных костюмов.
— Если бы мы пришли ночью с прибором ночного видения, может быть, удалось бы увидеть лори. Это ночные полуобезьяны. Никогда не видела таких на фотографии? Они похожи на мягкую игрушку с перепуганными глазами. А эти крики… — и Надя застыла, как статуя из сахарной пудры, посреди этого зеленого собора, — скорее всего это гиббоны…
Озеро простиралось
Существуют моменты, когда мы думаем, что все прожитое до сих пор было ненастоящим. Элиса пережила нечто подобное при виде «Целого стакана» и «Вечных снегов», но теперь, на другом уровне, плещась в этой прозрачной и теплой среде, нагая, как облака, рядом с другим таким же обнаженным человеком, она снова ощутила это, пожалуй, даже еще сильнее. Ее жизнь в четырех стенах, исписанных уравнениями, показалась ей такой же ненастоящей, как бархатистое отражение на поверхности воды. Вся ее кожа, каждая пора, омытая в этой свежести словно кричали, что она может все на свете, что нет ей преград, и мир полностью принадлежит ей.
Она взглянула на Надю и поняла, что та чувствует то же самое.
Но ничего сверхъестественного они не совершили. Элисе хватило для счастья одной мысли. Ей показалось, что она поняла: разница, тонкая разница между раем и адом, пожалуй, заключается в возможности делать все, что думаешь.
Это был незабываемый вечер. Возможно, не их тех событий, о которых потом рассказывают внукам, думала Элиса, но из тех, которые признаются как желанные и долгожданные каждой клеточкой, когда они случаются.
Через полчаса, не дожидаясь, пока тело обсохнет, они оделись и вернулись назад. Говорили они мало, на обратном пути не обменялись почти ни словом. Элиса почувствовала, что их отношения перешли на другой, более глубинный уровень, и для того, чтобы быть вместе, им уже не нужен цемент слов.
С этого момента все у нее заладилось. Она вернулась к лаборатории и к расчетам, дни сменяли друг друга так, что она практически этого не замечала, и в то утро, 15 сентября, когда Элиса со своими результатами вновь прервала музыку Бланеса, у нее возникло ощущение дежа-вю. Число было почти такое же, как предыдущий результат, и отличалось от него только последними цифрами после запятой.
«Иерусалимская энергия» была сдана через два дня, но пришлось подождать, пока Крейг и Марини окончательно настроят ускоритель. Наконец, в четверг, 24 сентября, все собрались в зале управления — «Тронном зале», как называл его Марини, — просторном помещении почти тридцати метров в ширину и сорока в длину, жемчужине нью-нельсоновской архитектуры прет-а-порте. В отличие от основных корпусов оно было выстроено только из кирпича и цемента и облицовано изоляционными материалами во избежание коротких замыканий. Здесь находились четыре самых мощных компьютера и «Сьюзан», сверхизбирательный ускоритель, любимое детище Колина Крейга, стальной бублик диаметром пятнадцать и толщиной полтора метра, на внешней окружности которого были расположены магниты, создававшие магнитное поле, ускоряющее заряженные частицы. «Сьюзан» была грандиозным технологическим достижением проекта «Зигзаг»: в отличие от большинства подобных установок, для работы с ней и проведения бесконечных настроек было достаточно одного-двух человек, достигаемый внутри нее уровень энергии был не слишком большим, зато чрезвычайно точным. По обе стороны «Сьюзан» находились две дверцы с изображениями черепов и костей, за которыми скрывались помещения с генераторами станции. По начинавшейся из левого из них лестнице можно было пройти над бубликом и попасть в его центр, чтобы «покопаться в интимных местах нашей девочки», как говорил Марини с присущей ему игривостью южного кавалера.