Зигзаги судьбы
Шрифт:
Случилось так, что у общества «КИМ» не было «второго номера» для «торпеды-двойки», и Женя попросила меня как-нибудь «отсидеть» этот заезд — только ради общества «КИМ».
Моим напарником был здоровый парень по фамилии Паднас, и мы с ним выиграли заезд за 6 минут 59,2 секунды!
Но как только мы дошли до бона, мне надо было перелезть в мою «торпеду» и спешить на старт моего заезда! Усталый, догрёб я до стартовой линии, развернулся, и увидел, как поджидавший меня с нетерпением заезд рванулся и понёсся к линии финала на 1500 метров, у которой я уже был только час назад. Посмотрев на удаляющихся с каждым гребком мужчин-перворазрядников, у которых «кипела» вода под веслом, я загрустил. Но, вспомнив, как один из них успел перед стартом бросить мне в лицо полные сарказма слова: «Ну, посмотрим, как ты
Все остальные гонки сезона и личные первенства были моими победами. Об этом свидетельствуют находящиеся у меня на руках выписки из архивов спорткомитета Санкт-Петербурга — результаты соревнований на «Первенство Ленинграда по народной гребле и гребле на байдарках» 1939 и 1940 годов». Их достала для меня моя дорогая Женя, моя «вторая мама», которая не только тренировала меня, но и подкармливала бутербродами перед гонками, видя, что я живу только на булке хлеба и бутылке молока (а то и просто воды) в день.
Чтобы подчеркнуть этот период моих успехов на гребном «фронте», скажу ещё раз: за все время соревнований за эти два года, и в полуфиналах и в финалах, я ни разу не был на втором месте — всегда ПЕРВЫМ!
Выписка из Протокола соревнований на «Первенство Ленинграда по народной гребле и гребле на байдарках» от 03.08.1940 г.
Ну, конечно, не всё время проводил я на Малой Невке. Надо было и зарабатывать на жизнь и даже учиться — иногда. С помощью моих милых подруг по школе, помогавших мне подтянуться перед экзаменами, дополз я до выпускных экзаменов. Хоть и были мои отметки самыми низкими в классе, но школу я закончил.
На дистанции. Фото 1940 г.
Вспоминаю выпускной вечер и ночь после выпускного бала. Родителей у меня не было, родственников тоже. Танцевать с девушками я стеснялся — кроме шёлковой майки и спортивных рейтуз, в которых я выступал под аплодисменты присутствующих в начале этого вечера на сцене зала, на снарядах, вся моя одежда была поношенной. Мне было стыдно приглашать хорошо одетых девушек потанцевать. Недалеко от школы жил мой добрый и верный друг Володя Магалиф. Он был ещё в девятом классе и не присутствовал на выпускном вечере. Мы были почти одинакового роста, и мне пришло в голову попросить у него брюки на этот вечер, чтобы заменить мои, с заплатами.
Дошёл я до его дома, поднялся до квартиры, где он жил, но нажать на кнопку звонка решимости не хватало. Стыдно было как-то перед его родителями попрошайничать в такое позднее время ночи (было уже за одиннадцать). Так и вернулся я в залатанных брюках в школу и подождал, пока все собрались погулять по набережной Невы. Мы шли по Гороховой с песнями, с нами был и наш «классный» Василий Васильевич Бакрылов (учитель математики). Белая ленинградская ночь и радостное молодое поколение, только что получившее на руки «путёвку в жизнь» — свидетельство об окончании школы. Это чувство может быть понятным только тем, кто сами испытали его…
«Мы разошлись, как в море корабли…» — так можно охарактеризовать мое расставание с классом. У каждого были свои дела, свои дороги в этой жизни, у меня тоже.
Я поступил в Морской техникум — учиться на штурмана дальнего плавания. Но уже вскоре, после нескольких недель, мне дали знать, что мой ответ: «Не знаю» — на вопрос в анкете, есть ли родственники за границей, исключает возможность какого-либо «дальнего» плавания. Каботажником быть меня не интересовало. Я оставил Морской техникум и, с помощью Жени, поступил в Институт
РАБОТА НА ЛМЗ
Вот это была работа! Не только работа, а и вся жизнь на заводе! Во второй половине месяца прибывали долгожданные запасные части для мотоциклов марки «Л-8», которые мы собирали и обкатывали. Работа шла в три смены на сборке, а обкатчиков не хватало. Вот мы и спали в цеху, питались за счёт завода и обкатывали наши «Л-8» и днём, и ночью. Зимой, в овчинных шубах ниже ступни, садились мы в седло мотоцикла с уже заведённым мотором и выезжали для обкатки — сперва внутри завода на специальной площадке, а потом и на дороги. Мы были очень дружны, обкатчики помогали друг другу и с полевым ремонтом, и с запчастями, припрятанными для этой цели в карманах шубы или под седлом. Всё было лишь для того, чтобы выполнить месячный план и не отстать от других цехов. Я, как новенький, не был ещё посвящён во все «тайны» завода. Воровали ли другие запчасти и собирали ли себе мотоциклы, я не знал (и не знаю). Я сам не украл ни одной гайки или прокладки. Но это не знали в проходной завода, когда во время внезапного обыска при выезде на дорогу для обкатки очередного «Л-8» у меня нашли тряпочный сверток с какой-то мелочью (не помню, что там было), привязанный прямо к баку. На мои объяснения, что это для возможного ремонта на дороге, здоровая, толстая баба в проходной заорала на меня, как на жулика. Я ответил ей той же монетой, и дело кончилось тем, что, вызвав кого-то, она отправила меня с докладной в отдел милиции на Дворцовой площади.
Передав меня, как преступника, в руки уголовного розыска, мой сопровождающий ушёл, и я остался сидеть на скамье в коридоре. Кажется мне, что тогда я не был объят страхом, только возмущением за то, что меня, невиновного ни в чём, привели в это место.
После какого-то времени вышел молодой ещё парень в гражданском и, выслушав меня тут же в коридоре, сказал мне, что он должен сделать обыск по месту жительства. Боже мой! Вот тут-то я и загрустил! Нет, не потому, что боялся обыска, а потому, что мне было стыдно, что все узнают о том, что меня обыскивали. Я взмолился ему не звать дворника в свидетели, а зайти в квартиру, как знакомый, и искать, что и где он захочет. Наверное, он понял мое состояние, и согласился. В моей комнате он, тщательно перевернув всё, и заглянув везде, не нашел ничего. В комнату с лежавшей бабушкой он только заглянул, написал записку, заклеил её в конверт, передал конверт мне и ушёл, успокоив меня, что всё будет в порядке. Вот как я чуть ли не получил «статью».
Казалось, что жизнь моя шла счастливым руслом. Молодость, интересная работа… Комсорг завода ставил меня в пример другим за мою преданность заводу и ударную работу. Эту бабу в проходной я больше не видел, и мне разрешали брать мотоцикл по выходным дням для специальной обкатки. Скоро у меня появилась подруга, Валя, с которой я ездил на Сиверскую к её бабушке. Во время этих поездок у нас были «передышки» в лесу по дороге домой. Тогда я впервые узнал, что такое женская ласка…
Дома, на Казанской, в углу моей комнаты жил студент какого-то института по фамилии Бурнос. У него были тоже друзья, и мы по договорённости ночевали в парках, когда одного из нас посещала подруга. Были у нас и интеллектуальные занятия. Мы много читали, и сидя перед печью-голландкой, часто обсуждали прочитанное вчетвером, потягивая кавказское вино не очень дорогого сорта, которое где-то доставал Бурнос.
1941 ГОД. НАЧАЛО ВОЙНЫ
Наступило лето 1941 года.
Уже пару недель я подготавливал мой «Л-8» для гонок — к кроссу на стокилометровую дистанцию где-то под Ленинградом. Всё было проверенно, в особенности сцепление и тормозные колодки. Специальный запас презервативов — для изоляции карбюратора при прохождении через речушки на пути к финишу — был тоже не забыт. Всё обещало интересные соревнования. Надежды выиграть этот кросс у меня не было, я шёл только для опыта — моими соперниками были уж очень опытные гонщики.