Зигзаги судеб и времён (Из записок старого опера)
Шрифт:
Утром я лежу на кровати, как в музэи каком-то. В ентой палате светло, чисто. Жду, когда же у мене возьмут руду. Дело уж к обеду, а дохтур всё не идёть. Встал я с кровати и тихо-тихо почекилял [137] из палаты к дохтору. А тут ветрел сестричку, мать её курица. Она мене и спрашает, што куды енто я чекиляю. Ну я ей объяснил, што у мене должны взять руду. Она спрашает мене, што дескать какая у мене хфамилия. Тут уж я не осрамился и гутарю, што я Гудожников Тихон. Она посмотрела какую-то книгу и так испужалась, бельтюки у ней стали огромные, как у старого филина. И тут-таки она шепотом гутарить:
137
Почекилял –
– Так ведь, дедушка, вы померли!
Вот тапереча и я испужался. Гутарю ей шёпотом, сил-то совсем нет, што я живой, двошу [138] маненько, тока вот зарас захворал. Набежали тутаки всякие дохтура, меня рассматривают, як вошь под мелкоскопом, и отводють опять в палату.
И тока на след день дохтура гутарили мене, што случилось.
Оказалось, что одновременно с госпитализацией деда Воробья в соседнюю палату положили такого же старого деда, который был к тому же и глухой. Утром следующего дня медсестра, перепутав палату деда Воробья, зашла в палату глухого деда. Тут же она обратилась к больному:
138
Двошу – дышу.
– Дедуля, Вы Гудожников?
Глухой дед ей ответил:
– Да-да.
Медсестра не знала, что дед был глухой и мог так же утвердительно ответить на любой её вопрос. Она сделала отметку в журнале процедур и взяла из вены этого глухого деда кровь. Но сразу же после этого деду стало плохо, и он в конвульсиях умер прямо на глазах медсестры. Она выбежала на пост и плача сообщила, что дед Гудожников при взятии крови из вены умер.
Заведующий отделением зашёл в эту палату, осмотрел мёртвого деда, почесал задумчиво свой затылок и с горечью выругался:
– Едрит твою в дышло!
После этого он, дав указания увезти уже похолодевшее тело в морг, пошёл звонить в станицу, чтобы сообщить о внезапной смерти Гудожникова Тихона.
Секретарь сельсовета, после полученного сообщения о смерти деда Воробья, побежала к Лизавете, чтобы поведать о случившимся несчастье. Убитая горем Лизавета поехала в районный центр в больницу. К моменту её приезда медики уже установили детали случившегося недоразумения. Радости Лизаветы не было границ. Когда она пришла в себя, то со смехом сказала деду Воробью, что по народным приметам он будет теперь долго жить.
После того как деда привезли из больницы домой, в этот же вечер к нему пришёл в гости такой же древний, как и он, дед Федот, который улыбаясь сказал своему другу:
– Ну вот, друзьяк, стало быть ты заново родился и тапереча тебе совсем мало годков, мабудь [139] ты, як куженок [140] , могёш под столом ходить.
Долго ещё в станице обсуждали приключение деда Воробья в больнице и говорили, что теперь он будет долго жить.
139
Мабудь – как-бы.
140
Куженок – мальчик-ребёнок.
Сидевшая рядом с нами Лизавета, слушавшая внимательно рассказ деда, заулыбалась и поведала мне о другой истории, которая случилась совсем недавно.
Родственница соседки Авдеихи Ольга Васильевна проживала в городе у своего
В это же время в морг привезли и ещё другую старушку – сухонькую и маленького росточка. Она всю свою сознательную жизнь проработала на сапоговаляльной фабрике в бухгалтерии, незадолго до ухода на пенсию её наградили медалью и удостоверением ветерана труда. Жила она одна, родственников у неё не было. Соседи, случайно обнаружив её мёртвой в квартире, вызвали оперативную группу милиции. Следователь прокуратуры после осмотра дал направление на отправку её тела в морг. Кроме этого, соседи позвонили и на сапоговаляльную фабрику, чтобы сообщить о кончине ветерана. На фабрике директор дал указание председателю местного комитета Косте Миронову организовать достойные похороны заслуженного ветерана труда. Костя и его помощники на фабрике работали совсем недолго и эту старушку не знали. Поехали они в морг, предварительно распив за упокой души ветерана труда бутылку водки.
В морге лежали две старушки: одна – большая, полная, а другая – сухонькая маленькая. Костя и решил, что их ветеран и есть та полная бабушка – ну не может же быть бухгалтер, хоть и бывший, маленькой и худой. Увезли покойную бабусю-ветерана труда на кладбище, где уже была готова могила и небольшой памятник с венком от сапоговаляльной фабрики.
Немного позже приехал в морг Никифор за своей матерью. Глядит он, а тела-то родной матери нет. Кинулся он к заведующему патологоанатомическим отделением Иванкову Виктору. А тот только что хорошо откушал и был после принятого спирта немного не в себе. На вопросы Никифора он с трудом, заплетающимся языком, ответил:
– Ошибочка вышла. Ну какая вам разница, хороните что осталось.
Ситуация была патовая. Почесал Никифор голову в задумчивости и решил похоронить оставшуюся в морге старушку вместо своей матери.
А через несколько дней он и председатель местного комитета сапоговаляльной фабрики Костя Миронов переставили памятники на могилах бабушек. После этого они долго на кладбище распивали проставленную Костей за свою ошибку водку, закусывая её плиткой шоколада, рассуждая о бренности жизни.
Повеселевший дед Воробей попросил Лизавету налить нам чай и, обращаясь ко мне с хитрой улыбкой, спросил:
– А ты знашь, Лександра, как раньше пили чай с сахаром?
И тут же продолжил, отвечая на свой вопрос:
– Раньше сахар потребляли по большим праздникам. Прятали его в рундуках [141] , штоб детки малые не сташшили. И вот, когда наливали всем чай, подвешивали на верёвочке оковалок [142] сахара над столом. Попивали чай из блюдец и поглядывали на сахар. Опосля заворачивали его в тряпицу и прятали опять в рундук. Богатенькие-то, как наш станишный купец Полаткин, попивали чаёк и в скоромные дни с сахаром, это у него называлось «попить вприкуску», а у нас, простых казаков – «попить вприглядку». Аноне, Лександра, сахара всем хватать, так што ложи его в стакан сколь хош. А лучше попей чай с малинишным вареньем, его Лизаветушка дюже хорошо варит. Нонче ягоды много уродилось, хоть ж…пой её ешь. Хм-м, прости меня Господи!
141
Рундук – сундук.
142
Оковалок – кусок, огрызок.