Зильбер. Третий дневник сновидений

Гир Керстин

Генри ничего не сказал, только выжидательно смотрел на меня, поэтому я продолжала:

– Это не была большая любовь или что-то такое, мы жили с ним всего три месяца, но секс с ним был…

В этот момент уязвлённая гордость (мерзкая штучка!) резко отступила, я снова осталась наедине с собой. И тотчас страстно себя возненавидела. Зачем я так сделала? Можно было завести искренний разговор, а я всё только испортила. Прежде всего, я дико раскраснелась, потому что не могла закончить начатую фразу.

– Секс с ним был… Ты слышишь?

Только

тут я обнаружила, как напряжённо всё это время Генри смотрел мне в глаза.

– Был что надо, – из последних сил пробормотала я.

– «Что на-а-до», – повторил Генри нараспев. – А как… как его звали… этого малого?

Ну да, ещё надо сказать, как его звали… Подскажи, дурацкая уязвлённая гордость! Надо было всё раньше обдумать! Чем дольше задерживаешься с ответом, тем проще тебя поймать на лжи, это знает каждый ребёнок.

– Расмус, – поспешила сказать я.

Не могло мне прийти на ум ничего лучшего, когда я вспомнила о Южной Африке! А ведь я неплохо умела врать.

Расмусом звали астматичного пёсика-чау-чау наших соседей, можно так назвать и человека. Сколько раз я часами гуляла с ним, с мопсом по кличке Сэр Баркс-Алот, и нашей собственной собачкой, Кнопкой.

– Расмус, – повторил Генри, и я с облегчением кивнула.

Звучало не так уж плохо. Для бывшего приятеля можно было придумать имя похуже. Хотя бы Сэр Баркс-Алот.

Но тут Генри неожиданно вернулся к прежней теме, хотя я уже и так чувствовала себя как на допросе. Точнее говоря, он не переменил тему, а снова начал меня целовать. Как будто хотел показать, что он умеет это лучше, чем Расмус. Чего на самом деле совершенно не требовалось. Готова биться об заклад: никакой Расмус в мире не мог целовать лучше, чем Генри!

Это было два дня назад. С тех пор мы ни разу не упоминали этого моего придуманного приятеля. На какой-то момент мой комплекс неполноценности всё-таки возвращался, но вообще-то ложь насчёт Расмуса не дала лечебного результата. Вот почему в тот вторник мне приходилось бороться со спазмами в желудке, и не только из-за пудинга из тапиоки и насмешек Генри.

Грейсон между тем понюхал мою порцию и стал с голодным видом оглядывать столовую, словно ожидал увидеть, не парит ли над нашим столом добрая фея с ещё одним пудингом на блюде.

Но вместо доброй феи мимо нас прошла Эмили, даже не бросив на Грейсона острого взгляда, который для неё был видом оружия. При этом она прямо-таки оттолкнула бедняжку Ванхагена, успевшего отпрыгнуть к учительскому столу, в то время как Эмили продолжала двигаться в сторону раздачи, где её уже ожидала сестра Грейсона Флоранс.

Эмили уже несколько недель можно было считать бывшей подружкой Грейсона. Хотя слово «бывшая» по отношению к ней звучало не совсем убедительно. Можно было лишь восхищаться хладнокровным спокойствием, с каким он встречал Эмили.

– Мне казалось, всю порцию презрительных взглядов я сегодня уже получил на уроках английского.

– Но, похоже, эти порции стали крупней. – Генри наклонился, чтобы лучше рассмотреть

Флоранс и Эмили. – Я, конечно, не умею читать по губам, как профессионал, но я почти уверен, что она сейчас рассказывает твоей сестре, что ты видел сегодня во сне. Подожди… Кролика? Так?

Всегда приятно подразнить Грейсона, особенно когда это отвлекает от собственных проблем, поэтому я сразу так и сделала.

– О, значит, какого-то пушистого кролика? Что ещё может Эмили выдать про тебя?

Грейсон положил ложку на тарелку и мягко улыбнулся:

– Сколько же вам объяснять, что вы заблуждаетесь? Эмили ничего не знает про коридор снов. Не говоря уже о том, что она никогда не стала бы шпионить в чужих снах. Для этого она слишком разумна и реалистична.

Можно было бы ответить, что ему самому не хватает фантазии, но сделать этого я не успела, потому что Грейсон продолжил:

– Не понимаю, зачем вы всё время твердите об этом. Уже несколько недель ничего больше не происходило. В любом случае, всё уже позади.

Каждый раз, когда он так говорил (а он говорил это довольно часто, наверно, для того, чтобы убедить самого себя), какая-то часть меня (доверчивая, жаждущая гармонии) хотела верить, что всё так и есть. И ведь действительно: в коридорах снов уже несколько недель царило мирное спокойствие.

– Артур усвоил полученный урок. Он оставит нас в покое, – с нажимом сказал Грейсон.

И доверчивые, жаждущие гармонии голоса во мне тотчас затрубили в те же горны: Конечно же! Не надо всегда ждать худшего! Люди тоже меняются. В каждом есть что-то доброе. Даже в Артуре.

– Понятно, Грейсон. – Генри насмешливо сморщил лоб. – И он тебе наверняка давно простил то, как ты ворвался к нему в сон и здорово его поколотил, добрый ты человек.

Артур сидел совсем недалеко от нас, как раз позади учительского стола, за которым мистер Ванхаген оживлённо беседовал с директрисой Кук. В это время сонливая миссис Лоуренс, казалось, вот-вот уткнётся головой в суп. Артур как раз смеялся над чем-то, что сказал Габриэль, демонстрируя при этом свои превосходные зубы. От побоев, которые нанёс ему Грейсон, не осталось и следа, его лицо оставалось таким же ангельским, как прежде. Он производил впечатление совершенно спокойного, уверенного в себе человека. Я тут же пожалела, что посмотрела на него. Один его вид снова взбесил меня. А другие ведь даже не подозревали, с кем они сидят за одним столом.

– Может, он на меня ещё злится, – предположил Грейсон, – но у него хватает ума, когда нужно, про всё забыть. – Он энергично сдвинул на столе свои тарелки и миски. – Никто не может совсем отделаться от некоторых мыслей, даже если уже перестал бродить по коридору снов, которого вообще-то не должно существовать.

Его явно раздражало, что наши лица выражали сомнение, поэтому он отвёл взгляд, но упрямо выставил вперёд подбородок:

– Всё как нельзя лучше.

Жаждущие гармонии, доверчивые голоса во мне теперь окончательно смолкли.