Зима Гелликонии

Олдисс Брайан Уилсон

— Отчего же такая перемена планов, архиепископ-военачальник? — спросил один из старейшин. — Ведь вы одержали победу?

На треугольном лице появилась вымученная улыбка. Аспераманка посмотрел по сторонам: перемазанные жиром лица, освещенные мерцанием костров; все дожидаются его слов, пока сам он, повинуясь внутреннему чутью проповедника, держит паузу.

— Да, наш путь славен победами, хвала Азоиаксику, но будущее нам не принадлежит. Города на юге, где мы надеялись найти подкрепление и провиант, теперь уничтожены, разрушены армией дикарей. Климат изменяется быстрее,

чем мы могли предвидеть, — вы сами видите, сколь малое время теперь проводит в небесах Фреир. По моему суждению, Панновал, эта дикарская дыра, — край, слишком далекий для победы и близкий только для поражения. Если мы вновь отправимся в поход, никто не вернется.

С юга на нас надвигается «смертельное ожирение». Среди нас уже отмечены случаи болезни. Даже самые отважные воины страшатся «жирной смерти»: они бессильны против нее. Никто не решится продолжать сражение, имея рядом такое соседство.

Посему мы склоняем голову перед природой и возвращаемся в Сиборнал, чтобы в Аскитоше доложить о своей победе. Повторяю: мы выступаем в обратный путь через сорок часов. Вы, горожане, должны с толком использовать это время. По истечении двух дней те из вас, кто решит вернуться в Сиборнал вместе с семьями, может присоединиться к армии и получит в пути нашу защиту.

Те, кто решит остаться, волен поступить так — и умереть в Истуриаче. Сиборнал не вернется/не сможет вернуться сюда. Какое бы решение вы ни приняли, его надлежит принять в течение двух дней, и да благословит вас Бог.

Из двух тысяч проживающих в городе мужчин и женщин большинство родились здесь. Горожане знали только тяжелую жизнь под открытым небом в поле и в случае более привилегированного положения — на охоте. Все они страшились навсегда оставить свой дом, страшились долгого пути в Сиборнал через бескрайние степи, не могли представить, какой прием ожидает их, когда они окажутся на землях далекой незнакомой родины.

Тем не менее когда старейшины объявили всем горожанам, собравшимся по этому случаю в церкви, об их участи, большинство решило уйти. Все хорошо понимали, что изменения климата, который становился все хуже, все холоднее и суровее, необратимы и будут продолжаться от одного малого года к другому, без возврата. И год от года надежда на помощь родного севера будет слабеть и таять, угроза же с юга — становиться все более реальной.

Город наполнился слезами и причитаниями. Казалось, всему пришел конец. Все, ради чего горожане работали, теперь предстояло бросить.

Едва на небе вновь взошел Беталикс, рабы отправились в поля собрать весь возможный урожай, а свободные горожане принялись паковать пожитки. Вспыхивали драки между теми, кто собирался уходить, и ничтожным числом тех, кто решил остаться. Последние настаивали на том, чтобы урожай оставили в поле.

Трудиться в поле вышли три разновидности рабов. Фагоры со спиленными рогами — что-то среднее между рабами и вьючными животными. Люди-рабы. И, наконец, рабы, не принадлежащие к роду людскому, мади и в ничтожном числе — дриаты. Как люди, так и нелюдь были лишены всяких прав, и мужской и женский пол. Для общества

все они были мертвы.

Рабовладение считалось признаком высокого положения: чем больше рабов, тем выше положение. Многие сиборнальцы, не имевшие рабов, с завистью смотрели на рабовладельцев, и все стремились обзавестись прислугой хотя бы из фагоров. В более легкие времена рабы в городах Сиборнала вели праздное существование, чаще всего как домашние зверьки; в поселениях же рабы и их владельцы часто трудились бок о бок. Чем тяжелее становилась жизнь, тем больше менялось отношение хозяев к рабам. На плечи рабов, за редким исключением, ложилась самая тяжелая работа. Теперь рабы, вернувшиеся с полей, отправились грузить повозки, делать все, что было в их силах, трудиться до изнеможения.

Когда архиепископ-военачальник посчитал, что два дня истекли, снова пропели трубы и снова все население собралось внутри городских стен.

Квартирмейстеры сиборнальской армии разожгли полевые кухни и начали печь хлеб для обратной дороги. Припасы подходили к концу. После совещания командование объявило, что горожане, намеревающиеся идти вместе с армией на север, должны избавиться от рабов — пристрелить, но на свободу не отпускать, — дабы уменьшить количество ртов, которые придется кормить в пути. Анципиталов же приказано было пощадить: фагоры годились для переноски поклажи, а пропитание могли добывать себе сами.

— Пощады! — взмолились и рабы, и их хозяева. Фагоры стояли молча.

— Убейте фагоров! — выкрикнул кто-то с горечью.

Иные, вспомнив древность, заметили:

— Когда-то фагоры были нашими повелителями...

В городе было объявлено военное положение. Никакие просьбы и протесты не принимались во внимание. Без помощи рабов горожане не могли увезти с собой много домашнего скарба; и тем не менее, согласно приказу, от рабов следовало избавиться. Все надлежало исполнить наиболее практичным образом.

Больше тысячи рабов было убито на берегу реки неподалеку от города. Мертвых наспех, небрежно похоронили фагоры, а вокруг во множестве усаживались хищные птицы дожидаться своего часа. Ветер дул не переставая.

После стонов и плача наступила ужасная тишина.

Аспераманка стоял, глядя на церемонию. Когда мимо него в слезах прошла горожанка, он под влиянием порыва жалости положил руку ей на плечо.

— Благослови тебя Бог, женщина. Не нужно горевать.

Горожанка взглянула на архиепископа-военачальника без злобы, ее лицо было в красных пятнах от слез.

— Я любила моего раба Юлия. Разве я не человек, чтобы не горевать?

Вопреки приказу множество рабов хозяева тайно избавили от смерти — главным образом тех, кого использовали сексуально. Рабов спрятали или помогли им переодеться, изменить облик, чтобы вместе со всем семейством тронуться в путь на север. Вот и Лутерин Шокерандит пощадил свою рабыню, приказав той надеть мужскую одежду, куртку и брюки, и надвинуть на глаза меховую шапку. Не говоря ни слова, Торес Лахл переоделась, спрятав свои чудесные каштановые волосы под шапкой, чтобы двинуться в путь вместе с хозяином.