Зима и лето мальчика Женьки
Шрифт:
— Что? Ольгу?!
Брига наперекосяк захлестнул пуговицы рубахи и выбежал наружу.
У ворот Барановых собралась целая толпа, слышался гул голосов, и сквозь него тоненькое:
— Мама-а-а, я не буду, не буду!
Как камень в воду, Брига разрезал сгрудившихся. «Олюшка!»
Ремень хлестко прохаживался по худым девчоночьим плечам.
— Не бери чужого! Не бери! И кавалерам своим…
Брига цапнул кожаную змею:
— Не трожь!
Олюшка даже не подняла головы. Лежала, сжавшись в серой пыли, среди раздавленных цветов, подол сарафанчика задрался, на запретно-белом
— Я! Это я! — закричал Женька
— Куда он ломанулся? — зевнул Беня.
Вадька всхлипнул:
— Ольгу мать за цветы лупи-и-ит!
— Сдаст, сука. А ты-то что сопли развел? Тебя, что ли, лупят?
Парень неторопливо оделся: «А пусть докажет. Не был, не видел, за руку не схватили».
— Воды дай! — крикнул Малому, но тот точно оглох.
За калитку Беня не пошел — прислушался: «Вроде сюда не ломятся…»
Брига машинально намотал на кисть вырванный ремень, умело, бляхой кверху.
— Женишо-о-ок, — протянула Ольгина мать — Ударишь, может, тещеньку?
— А такой и ударит. Ишь, зенками зыркает! — подхватила тощая рослая баба.
— А пусть попробует, — уперла руки в боки «тещенька» — и пошла вперед, как крейсер «Аврора».
Женька отступил, и еще на шаг. В спину как бульдозером толкнули — и парень упал лицом в Ольгины колени.
— Не бейте его! — взвилась девчонка — Мама! Мама! — прильнула закрыть, уберечь. — Не хотел он!
Бабы онемели на миг — так, что внезапно стало слышно проезжающую мимо электричку.
— Не хоте-е-ел?! А в огород я лазила? Он те гряды копал? Все в кашу! Где капуста? Где свекла?
— Если бы рвал! С корнем драл!
— Спустить бы штаны и вложить хорошо, раз дядя ума не даст, — вынесла вердикт мать.
— А ты бы следила за девкой, Аглая! Притащит в подоле…
— Женилка не выросла брюхатить, — отозвалась Ольгина мамаша, но на дочь зыркнула. — А ты брысь домой! Вечером еще отец всыплет.
Олюшка все сжимала дурную Бригину голову.
— Отцепись от него, бесстыжая! — размахнулась мать, думая ударить дочь.
Брига подставил плечо, ступор будто рукой сняло.
— Бежим! — и он рванул к реке, утаскивая за собой ничего не понимающую Олюшку.
— Куда? Куда?! Сучка-а-а! — неслось им вслед.
Женька срезал по проулку к косе, и влетев в стылую воду, понял: погони нет. Разжал вспотевшую ладонь:
— Больно? — спросил виновато.
Олюшка опустилась на желтый песок и заплакала. Тоненькие плечи, иссеченные ремнем, ходили ходуном. Брига хотел отвести глаза от сходящихся крест-накрест вспухших следов — и не мог. Разве этого он хотел? Разве этого?
Он зачерпнул воды, осторожно вылил на Олины плечи:
— Надо холодное, Оль, легче будет.
Девушка не ответила, только вздрогнула. Так Брига и лил ей на плечи енисейскую благодать.
А девчонка все не унималась: плакала, подвывала тоненько, поводя плечами.
Брига коснулся растрепанных кос:
— Прости!
Ольга встрепенулась, прижала ладошку к горячей щеке.
— Бриг… Я… сказать должна… я… люблю тебя. Наверное, — прошептала, глянула снизу вверх беспомощно,
Женькино сердце свело сладчайшей судорогой — не выдохнуть; так и застыл.
— Оль…
Девушка не отвела взгляда.
— Не наверное. Совсем не наверное.
«Любит… Да разве меня можно любить?»
— Меня?
Олюшка кивнула головой. Счастье с размаху рухнуло на плечи, придавив Женьку к земле.
— Оля… я тоже… Оля!
Девушка ткнулась ему в плечо.
— Бриг, ты… — сбилась было, но выдохнула разом, торопливо. — Ты поцелуй меня! — и вскинула лицо с дорожками слез по запыленным щекам. Ресницы покорно легли на щеки. — Как вчера… — пролепетала.
Брига накрыл вздрагивающие губы, чувствуя, как его охватывает радостное, жаркое, незнакомое. Даже не целовал, а держал бережно ее уста в своих, боясь пошевелиться. Девушка сама отстранилась.
— Вот как, значит… Я не целовалась еще. Я с тобой хотела. Теперь меня первым никто не поцелует! Никто! А второй — это уже…
Бригу кольнула ревность:
— А второму я башку оторву, — уверенно пообещал он. — Ты моя теперь!
Но Олюшка отскочила в сторону.
— Бриг! Стой, где стоишь! Я сказать должна. Я, правда, правда, правда тебя люблю. И может, никогда никого любить не буду. Только нельзя нам дружить!
— С чего бы это? — Женька шагнул к девушке, хотел прижаться к ней, но Оля выставила руки перед собой, как бы защищаясь.
— Нельзя! Мама никогда не разрешит! Ты если любишь, обещай! Обещаешь?
Брига кивнул.
— Не приходи больше. И я не приду. Понимаешь, Бриг, понимаешь… — начала вдруг торопливо отступать Олюшка, все также держа перед собой вытянутые руки. — Ты… ты…
В два прыжка Брига оказался рядом, обхватил, привлек к себе.
— Не надо, Бригушка… Не надо. Мне еще вечером от отца попадет, — Оля повела плечами. — Ну, зачем ты, зачем? Цветы эти дурацкие… А теперь для всех ты вор! Понимаешь? Вор!
Сто раз примеряемое слово, которым Женька порой гордился, слово, которое никогда и бранью не считал, рухнуло между ними, размазывая парня осенней мухой по стеклу, в кашу, вдребезги, ломая, выворачивая.
Олюшка не убегала — уходила, но не догнать ее было, не вернуть.
Глава 24
Счастливый случай
На даче у Андрейченко опять всхлипнул баян. Музыка заструилась тонким ручьем. Олюшка прислушалась: в последнее время Брига все что-то грустное играл, будто забыл веселые песни. От этих песен ей хотелось не плакать — реветь. Конечно, можно было зайти в горницу, включить магнитофон — у него две большие колонки, они любую музыку заглушат. Только ведь ей хотелось стоять и чувствовать, как замирает сердце, так нежно, так ласково, так волнующе и так стыдно. Олюшка думала о Бриге. О том, как дрожали его губы, теплые и совсем не слюнявые, как Нинка рассказывала. И язык он ей в рот не пихал. Ольга обхватила плечи руками. Всякий раз, как она вспоминала тот поцелуй — ее душа словно таяла и обдавала жаром тело. Девушка чувствовала плечи Бриги под своими пальцами, даже покалывало, как тогда. Глаза закрыть — и будто не уходила с берега.