Зима стальных метелей (CИ)
Шрифт:
— Пошли, — говорю. — Дыхание берегите, но от танков не отставайте, они медленно поедут. Вперед.
Зажгли немцы танк, загорелся. Черный дым от солярки и масла.
Огонь, разрыв, осколков свист. Я рад пехотной доле. Я в землю врыт, а вот танкист — горит в открытом поле. Горит танкист, танкист горит — как звездочка сияет, а полк лежит, к земле приник, а полк не наступает.… Но ротный громко скажет: «Встать! И не ложись обратно!», добавив что-то там про мать, про родину, понятно. И вот уже пехота прет, пехота во весь рост встает, идет, в крови скользя, пехота падает и мрет, но все-таки идет вперед, остановить нельзя.
А мы-то избами были от артиллеристов закрыты.
А мы приперлись.
Драку заказывали? Нет, не заказывали? Плевать — будет.
Сошлись мы в рукопашной. У них винтовки «Маузер», у нас — системы Мосина. Всем затворы надо дергать, обоймы менять, ствол петли чертит, прицеливаться некогда — убьют. Так что я со своим пистолетом был король — бил с пяти шагов на выбор, народ ко мне прижимался, щетинился во все стороны штыками. А артиллеристы стреляют еще. Второй танк нашей хозчасти пошел в атаку, сметая заборы. Вот оно, немецкое орудие, универсальное, и зенитное, и противотанковое. У солдат вермахта тоже установка на победу — решили в упор стрелять. Только откинул голову назад командир орудия, снайпера пограничники отметились. Все, пушки наши. В рукопашной немцы слабее нас будут. У них жизнь была вольная, сытая, можно было хоть в Америку уехать, хоть в Африку. Поэтому злости в них еще не было. Повоюют годик-другой — появится.
— Командирам рот доложить о потерях! — это Снегирев.
Ко мне подходит.
— Что делать будем?
— Врать да время тянуть, — высказываю свое мнение. — Танков у немцев нет, здесь мы короли. Нам бы еще десяток танков, — вздыхаю.
Двадцать тысяч их было у Красной Армии, и все они были Гошей Жуковым загублены. Почему им? Родной, ты в учебник посмотри — 22 июня 1941 года Жуков Г. К. был начальником генерального штаба, и за ее позорный разгром отвечает лично, от того дня и во веки веков. И как бы его дочки и холопы не изворачивались — ему от этого никуда не деться. А через три месяца мы сидим в пригороде Ленинграда, рядом с танковым заводом тяжелых танков, единственным во всем мире, и танки поштучно считаем. Эх, поймать бы мне еще одного стратега — живому бы печень вырезал.
Командиры рот стали подходить. Опять надо структуру менять. Первая рота — морские пехотинцы. Первые взвода в трех ротах — тоже они. И все. От бригады батальон за четыре дня остался из четырех рот. Комбат ополченцев стал взводным третьей роты. Надо же, он тоже все еще жив.
— Товарищи! Последние метры нас отделяют от станции Лигово! — это комиссар нашелся.
— Примерно две тысячи последних метров, — говорю. — Интересно, сколько это будет в последних дюймах?
Мы здесь никого не хороним, тела штабелями складываем и все, но комиссару я бы выкопал стандартную могилку. И даже закопал бы ее вместе с ним, можно и живым. Почему я так его не люблю? Наверное, злюсь без причины, или завидую, у него-то точно анкета в порядке…
— Снегирев… — говорю.
— Знаю, — тот отвечает. — Сегодня доложу, что ведем бой на подходах. Завтра сдам два помятых орудия и сообщу, что ведем бои в деревне. А через два дня порадую командира — вышел к Урицку, бригады нет, прошу смены.
— Научил я тебя врать, — улыбаюсь в сумерках, куда время-то девается, не понятно.
— Учитель, — веселится Снегирев. — А до майора НКВД я, по-твоему, честно дослужился? Спой мне про обрез стальной, да коня вороного, а то каждый ее по своему пересказывает…
Через час восьмая санитарная рота к нам подошла, повязки сделали настоящие, раненых увезли,
Прилег на минутку, с мыслью, что посты надо через полчаса проверить, и проснулся только утром. Проснулся, это так, оборот речи. Разбудили — точнее будет. На улице стоял мат, перемат, забористый такой, требовательный. Но первым делом — в туалет, руки помыть. Минут десять прошло, а они все еще лаются. И Снегирева слышно. Вот этот пассаж из сексуальной жизни лошадок и педерастов он у меня позаимствовал. Надо идти разбираться. ****ь, стратеги пожаловали.
На улице стояли — штабной чин из армии, комиссар из армейского политотдела, свита, судя по блокнотам в руках, журналисты и кинооператоры с камерой. Всю эту стаю притащил комиссар бригады, уцелевший полковник. Вот же вошь тифозная, он же нас только что всех убил.
Снегирев тоже это понимал, и крыл этих тварей матом, на чины не взирая.
Я сразу к снайперам кидаюсь. Даю им задание — танки от медсанбата и топливозаправщик вернуть на завод. Самим вернуться в цитадель. На четыре бесхозных «КВ-2» все особые отделы сбегутся — и дивизии, и армии, и фронта. Всем будет интересно — где мы их взяли. Без всякого на то разрешения штаба фронта.
Так мы остались без танков. Заодно они у нас и четыре исправных немецких орудия утащили. Кочумай, морская пехота! Удалось нам утаить два десятка немецких пулеметов — и все. Правда, высокое начальство водки пообещало, только никто ему не поверил. Отучила нас жизнь от доверчивости. Земля — крестьянам! Да неужели?
Мне пограничники из сводного взвода сигнал подали — ушли танки.
Одной головной болью меньше.
Дальше все, как всегда — полковнику благодарность, бригаде приказ — завтра быть в Урицке. И чтобы никто эти слова за шутку не принял, к нам приехала заградительная рота полностью укомплектованная, с новенькими пулеметами. Комбригом назначили последнего флотского капитан-лейтенанта из Военно-медицинского училища, что в Кронштадте, больше никого не осталось. Комиссар в командиры не рвался, хоть и был самым старшим по званию.
Вообще, армейские и флотские звания ничего не значат. В Красной армии приоритет имеет должность. Маршал Кулик всего армией недавно командовал, да и то отстранили, а генерал армии Жуков Гоша рулил целым фронтом, где таких армий было несколько. И никого это не удивляло, подумаешь невидаль. Совершенно непричастному к армии человеку могли звание дать — маршалы Советского Союза Берия и Булганин оба из карателей, вряд ли они бы смогли самостоятельно хоть ротой командовать, а звание военное — выше не бывает.… Из той же плеяды никогда не воевавших полководцев генерал-полковник авиации конструктор Яковлев. Тысячи их было, генералов, никогда не видевших фронта…
А на станцию нам идти придется. Всегда надо людям давать последний шанс. Даже если это не совсем люди.
— Строй роту, — говорю командиру пулеметчиков.
Хмыкнул он, но скомандовал.
— Нужны добровольцы. На станцию мы войдем, но ее надо еще и удержать. Там ни один пулемет лишним не будет. Есть желающие? Три шага вперед!
Строй стоит недвижим. Им и так повезло, они элита, они в атаку не ходят — других гонят. А тут приходит какая-то окопная крыса, материал расходный, и чего-то бубнит непонятное. Надо тебе станцию удерживать — так удерживай. Не справишься — вот тогда и пулеметчикам будет работа, отступающих расстреливать.