Зима стальных метелей (CИ)
Шрифт:
Жалко девчонок. Значит, две уцелело, Леночка и эта. Вот и квартира, дверь открыта. На полу тело, судя по волосам — соседка. Прохожу в нашу бывшую комнату, нет консервов, нашли баночки люди добрые. Вот сейчас мы поживем жизнью народа — холодно, голодно и патрули вокруг. И машина без бензина. А не навестить ли мне старичка Локтева? Вот у кого все всегда в шоколаде. На обмен у нас есть автомат с двумя дисками — не так уж плохо. На канистру бензина потянет?
Пошли насквозь через дома-колодцы, через черные лестницы и полуподвалы.
Добрались до дома старичка-мошенника, одна половина рухнула. Либо бомба, либо снаряд. Но его квартира цела, и даже дверь закрыта. Соображаем, где второй вход, идем туда. Здесь тоже заперто, но дверь простая, не дубовая. Два удара, вылетела филенка, пошарили в дыре, засов открываем. Заходим.
Из соседнего подъезда крик донесся. Холодало, замерзали люди в обледенелых подъездах. Это не психбольница, всех не перестреляешь. Сами должны умереть. Кто-то просто и тихо; кто-то, совершая героические поступки; кто-то до последнего мига вкалывая на заводе, а когда придет время — тоже умрет.
Кто-то на всем этом жирел, за кусочки хлеба скупал драгоценности, золото, жемчуг, серьги, потом тоже умирал — сводили его вниз к Неве и стреляли, а потом поднимались, ни на кого не глядя, закидывая винтовочки за тощие спины. Кто-то охотился с топором в переулках, ел человечину, торговал человечиной, но тоже все равно умирал…
Не было в этом городе ничего более обыкновенного, чем смерть.
Достала она и старичка Локтева. Спрашивали его о чем-то любопытные люди, и очень хотели услышать ответы. Все пальцы на руках ему перебили, вероятно, вон той кочергой, потом раздробили коленные чашечки, и оставили на полу. А потом пришли крысы.
Не так должны умирать люди…
Немец мой уже ко всему притерпелся. Даже к желтым ледяным потекам на лестницах. Здесь не проходило деление на арийцев и недочеловеков, здесь все делились на живых и мертвых. Такой город, однако, колыбель трех революций.
— Переходим к плану «Б», — говорю диверсанту. — Пойдем на Сенной рынок, будем менять автомат на пару канистр с бензином.
Этот вариант сразу провалился, пусто было на Сенной площади. Один патруль стоял на тротуаре в ожидании чего-то.
Проверяющего ждали, соображаю, видя черный «ЗИС». Хорошая машинка, надежная. Пообщались ее пассажиры с патрулем, и решили к нам подъехать. Пропуска военного совета фронта и политуправления.
— Документы! — несется из глубины салона.
— Ладно, раз тебе делать не хрен, посмотрим мы твои документы, — мирно соглашаюсь я. — Всем выйти из машины, предъявить документы в развернутом виде. Без приказа не шевелиться, специальный патруль НКВД и особого отдела стреляет без предупреждения, — бормочу служебную скороговорку.
Вылезает какой-то поддатый полковник, начинает удостоверением размахивать.
— Товарищ полковник, — говорю небрежно, — а вы о расстреле командарма-34
— Вы не имеете права! — начинает соображать менее пьяный адъютант. — Ваши документы!
— Ах ты, сука штабная, — говорю я добродушно, — ты еще хочешь и за нас работу делать, лишь бы в тылу отсиживаться, а не на фронте воевать. Кончаем их.
А немец хорошо стреляет, пока я водителя дырявил, он аккуратно им всем трем головы прострелил. Красавец, не надо его злить, ибо чревато это неприятностями.
— Карманы выворачивай, оружие собирай, и садись за руль — поедем кататься! И какой же русский не любит быстрой езды!
И мы понеслись на берег Ладоги, туда, где в нее упирались блиндажи Карельского укрепленного района. Он был еще довоенной постройки, со всеми рокадными дорогами, и по ним можно было легко спуститься на лед озера. А бензина у нас был полный бак.
— Не боимся мы ни черта, ни культа! Ведь из каждой, казалось бы, жопы, есть секретная своя катапульта! То до смеха мне, а то не до смеха, но твержу свое бессменное кредо — я, конечно, собираюсь уехать, я, как вы уже заметили, еду. На скрипучей перекати-полке не догонят меня командиры, ни страшны мне не серые волки, ни загадочные черные дыры! Ни сияющие белые звезды, ни ревущие зеленые танки! Мы на станции понюхаем воздух — и возьмем себе к чаю баранки.
— Ты точно не из НКВД, — признал, наконец, немецкий шпион.
— Ты прав, — говорю, — штурмбанфюрер. — Гони!
И рванули мы по ладожскому льду в клубах чистейшего снега, по которому еще не ступала нога человека. Дважды мы чуть не свалились в полынью — один раз просто ее перелетели, а во второй вывернули вбок и проскочили по краю, подняв ледяную волну в полметра высотой. Последний шторм на Ладоге в сорок первом году.
Минут двадцать мы искали место, где среди нагромождения валунов, машина могла бы въехать на негостеприимный северный берег. Промахнулись мы мимо всех обитаемых мест и выехали в дикую глушь. Наконец, увидели брешь в камнях. Въезжаем на подъем и видим два пулеметных ствола, направленных прямо на нас.
— Здравствуйте, товарищи. Заблудились? — спрашивает нас пожилой финн вежливо.
— Здравствуйте, — тоже вежливо отвечаю.
Толкаю немца, общайся с союзниками.
— Нам нужен представитель военной разведки, — говорит шпион. — Мы из СД, возвращаемся с задания.
Финн с легкостью перешел на немецкий, а я, учуяв запах дыма от костерка и кофе, пошел на него, будто меня манил голос сирен.
— Мне, — говорю, — чашечку двойного капучино без сахара.
Посмотрели на меня финны, и налили армейскую кружку до краев.