Зима тревоги нашей
Шрифт:
Я встал и почувствовал, что ноги у меня отяжелели, не подкашиваются, а просто отяжелели, и будто они не подо мной, а где-то далеко.
– На что вы рассчитываете?
– Марулло тоже был моим другом.
– Понимаю.
– Вы не хотите лечь со мной? Я хороша в постели. По крайней мере, так мне говорят.
– Нет, не хочу, для этого вас надо ненавидеть.
– Вот потому-то я вам и не доверяю.
– Мы с вами что-нибудь придумаем. Я ненавижу Бейкера. Может, вы его с собой уложите?
– Как вам не
– Действует, когда спокойно на душе.
– Бейкер знает, что вы сделали с Дэнни?
– Да.
– Как он это принял?
– Ничего, спокойно. Но повернуться к нему спиной я бы не рискнул.
– Альфио – вот кто должен был повернуться к вам спиной.
– Что это значит?
– Только то, о чем я догадываюсь. И на чем я могла бы сыграть. Не бойтесь, я ему не скажу. Он мой друг.
– Кажется, я вас понимаю. Вы разжигаете в себе ненависть, чтобы взмахнуть мечом. А меч-то у вас картонный, Марджи.
– Будто мне это не известно! Но я полагаюсь на свое чутье, Ит.
– Ну, поделитесь со мной, что оно вам подсказывает?
– Пожалуйста. Бьюсь об заклад, что десять поколений Хоули будут мордовать вас почем зря, а когда они устанут, вы сами возьметесь стегать себя мокрой веревкой и растравлять раны солью.
– Если это все так, при чем здесь вы?
– Вам понадобится друг, чтобы было перед кем изливаться, а я – единственная, кто пригоден на эту роль. Тайна тяготит, Итен. И вам это не так уж дорого обойдется – какой-нибудь небольшой процент.
– Ну, вот что: я пойду.
– Допейте свой джин.
– Нет, не хочется.
– Не стукнитесь о притолоку, когда станете спускаться, Итен.
На половине лестницы она догнала меня.
– Палку свою вы нарочно оставили?
– Нет, упаси боже!
– Вот она. А я подумала, может быть, это своего рода жертвоприношение?
На улице моросило, а к ночи в дождь жимолость пахнет еще сильнее. Ноги у меня подкашивались, так что нарваловая трость оказалась весьма кстати.
У толстяка Вилли на сиденье автомобиля лежала пачка бумажных полотенец, и он вытирал ими пот с шеи и с лица.
– А я ее знаю! Хотите пари?
– Не хочу проигрывать.
– Слушайте, Ит, тут вас разыскивает какой-то тип в «крайслере», с шофером.
– Что ему надо?
– Не знаю. Спрашивал, не попадались ли вы мне. Я не проболтался.
– Ждите от меня подарок к Рождеству, Вилли.
– Что у вас такое с ногами, Ит?
– Играл в покер. Пересидел.
– А-а, мурашки? Так если он опять мне встретится, сказать ему, что вы пошли домой?
– Пусть приходит в лавку завтра утром.
– «Крайслер-империал». Огромный, собака, длиной с товарный вагон.
На тротуаре у «Фок-мачты» стоял Джой – какой-то вялый, размякший.
– А я-то думал, вы укатили в Нью-Йорк за бутылочкой прохладительного.
– Слишком
– Жарко, не хочется, Морфи.
– А пива?
– Пиво меня еще больше горячит.
– Что это за жизнь! Отбарабанил в банке и податься некуда. И поговорить не с кем.
– Жениться бы вам.
– Тогда уж и вовсе не с кем говорить.
– Может, вы и правы.
– Еще бы не прав. Женатый, да особенно крепко женатый, – самый одинокий человек в мире.
– Откуда вы это знаете?
– А я их вижу. И сейчас на такого смотрю. Возьму несколько бутылок холодного пива я пойду посмотрю, не захочет ли Марджи Янг-Хант поразвлечься со мной. Она поздно ложится.
– По-моему, ее нет в городе, Морфи. Она говорила моей жене, если не ошибаюсь, что хочет побыть в Мэне до тех пор, пока жара не спадет.
– Будь она проклята, эта Марджи! Ну ладно, ее убыток – бармену прибыль. Пойду поведаю ему печальные эпизоды из одной загубленной жизни. Он тоже не будет слушать. Ну, всего, Ит. Идите с Господом Богом. Так напутствуют в Мексике.
Нарваловая трость постукивала по тротуару, подчеркивая мое недоумение, зачем я солгал Джою. Она не будет болтать. Это испортит ей всю игру. Она хочет все время держать палец на предохранителе гранаты. А почему – не знаю.
Я свернул с Главной улицы на Вязовую и увидел у старинного дома Хоули «крайслер», похожий не столько на товарный вагон, сколько на катафалк, – черный, но не блестящий, потому что он был весь в дождевых капельках и маслянистых брызгах расплеснутой на шоссе грязи. Свет его фар смягчали матовые стекла.
Наверно, было очень поздно. В спящих домах на Вязовой не светилось ни одно окно. Я весь промок и вдобавок ступил где-то в лужу. Башмаки у меня жирно чавкали при каждом моем шаге.
Сквозь затуманенное ветровое стекло виднелся человек в шоферской фуражке. Я подошел к этой машине-монстру, постучал по стеклу, и оно сразу с электрическим подвыванием поползло вниз. В лицо мне пахнуло ненатуральной свежестью кондиционированного воздуха.
– Я Итен Хоули. Вы меня ищете? – И я увидел зубы – блестящие зубы, выхваченные из сумрака автомобильной кабины нашим уличным фонарем.
Дверца отворилась сама собой, и из «крайслера» вышел худощавый, хорошо одетый мужчина.
– Я от телевизионной студии «Данскам, Брок и Швин». Мне надо поговорить с вами. – Он посмотрел на шофера. – Только не здесь. К вам можно зайти?
– Что ж, зайдемте. У нас, наверно, все спят. Если вы будете говорить тихо…
Он пошел следом за мной по мощеной дорожке, проложенной через топкий газон. В холле горел ночник. Когда мы вошли, я поставил нарваловую трость в слоновую ногу.
Потом включил лампочку для чтения на спинке моего большого кресла с продавленными пружинами.