Зима в Дождливом мире
Шрифт:
– Но ведь тебе, чего бояться, чурбан безмозглый?
– «Я видел, как пальцы из плоти разрывают металл».
Федерик скомкал бумагу и, швырнув на пол, зашагал прочь. Что-то сильно ударило в стену, вышибая замазку и древесное крошево, не выдержав, сорвалась полка и посуда обрушилась, разлетаясь глиняными и фарфоровыми осколками.
Да, Гидра отрастила новые головы, но пока людям опасаться нечего, по-настоящему плохо будет, когда сюда пожалует ее бессмертная голова. Интересно, во что она воплотиться на этот раз.
Из раздумий Немого вывел крик:
– Что же за напасть!
– Нужно спуститься и проверить цистерны с газом, – подала голос Кориандра.
– А кто пойдет? – это уже Мальк.
– Ну, нет, только не я! Если идти, то всем вместе, – Вальдемар.
– А чего собственно бояться? Твари же снаружи, – безымянный, который вовсе не безымянный, и которого правильнее было назвать меченным.
– Ладно, вместе – так вместе. Тогда останется старуха и этот троглодит, от него все равно ничего не добьешься. Вот кампания-то подобралась!
– А с какой это позвольте узнать стати, ты распоряжаешься в моем доме? – вспыхнул Конрад.
– С такой, что у меня пистолет, а вы все – бесхребетное дерьмо!
– А у меня – нож, а что касается….
– Господа! Господа! Зачем сориться, давайте просто сделаем это, – попытался урезонить спорящих Мальк.
– И то – правда, а то тоже мужики! – проворчала Кориандра. – Хуже базарных торговок.
Вальдемар резко разворачивается и бьет ее по щеке. Та, отшатнувшись, шлепается на объемистый зад.
– Не тронь мою жену! – рычит Конрад и замахивается на Вальдемара.
Обрушивается еще что-то. Крыша поскрипывает, стучит молоток, между досок просовывается рука и начинает слепо шарить.
Марлоу что-то нашептывает пещерному троглодиту и тычет то в разбросанные карты, то попеременно в каждого из присутствующих, тот внимательно слушает, склонив лохматую голову.
Бух! Бух! Бух! Стучит дверной молоток.
– Заставьте его замолчать! Я сейчас сойду с ума!
На пару с Мальком Федерик ловит мечущегося по зале Вальдемара, и начинает хлестать того по щекам. Внезапно тот успокаивается.
– Я убью тебя, Федерик, – говорит он твердо с недобрым прищуром. – И тебя Мальк. Всех вас! Зачем вы заперли меня в этом доме?!
– Они позабыли первопричину бед, – обращается безымянный к Марлоу, стоя на некотором расстоянии, чтобы та ничего не учуяла. – Вместо этого они рыщут на кого бы взвалить ответственность за свои жалкие жизни.
Заметно похолодало. По помещению гуляли сквозняки; мамаша Марлоу чувствует каждой пядью стен враждебное присутствие, и порой на ее теле появляются синяки, когда наиболее мощный удар обрушивается снаружи – она слишком долго прожила здесь, чтобы не стать частью всего этого живого и не очень, одушевленного по-своему и мертвого во всех отношениях, этого конгломерата из дома, подвалов, наслоений земли и всего того, что в них сокрыто.
И они спускаются вниз, Немой идет впереди, и порой раздается тихое позвякивание, когда его спина соприкасается с дулом пистолета, который сжимает в руке идущий следом Федерик. А хозяин в середине коридора вдруг прижимается к стеллажам, где нет дощатого покрытия и скользко, и Кориандра
По туннелю они заметно отдаляются от гостиницы, и Вальдемар спрашивает, нет ли здесь выхода наверх, но получает категоричный ответ, и если б он мог, то прогрыз пласт промерзшего наста и бежал бы прочь, но он не может и вынужден тащиться следом за хромоногим, а позади Мальк и что-то бормочет, и хочется бежать, бежать отсюда, но нельзя, хотя когда-нибудь он освободиться от их гнета, и тогда прочь, пусть сами подыхают, а сейчас главное – ждать.
Тупик, и Немой показывает Федерику на вентиль, но тот не понимает, и Немой пишет на дощечке: « закручен». Федерик кивает головой и оборачивается к хозяину, когда позади их из щели слишком узкой для нормального человека протискивается скелет. Скелет, чьи одежды – обвислые сухожилия, скелет, чье существование отличалось от бытия живущих ныне потомков и отличается и сейчас. Скелет, облаченный в ржавый шлем, все еще способный остановить пулю, скелет, сжимающий оружие, хотя попорченное временем, но по прежнему сохранившее острие, притороченное к дулу. И, наконец, скелет, который наносит удар в спину Немого.
Немой роняет лампу, и та, ударившись, гаснет, а могла б разлиться пылающим горючим, но это видно не судьба, а Федерик в темноте отступает, и хозяин отшатывается, наступая на кого-то. Паника вылезает из темного угла сознания, и немилосердно насилует человека. Примерно в тот же самый момент Немой наносит ответный удар, но скелет увертывается ужом и бьет прикладом, взрывающимся фейерверком щепок и немедля колет штыком.
Федерик выстреливает вслепую и попадает в Немого, которого отбрасывает вперед и уже лежа на подмятом противнике, он расчленяет его (ее?) клешней.
Тишина поднимается испарениями от стремительно разлагающихся костей на полу и Федерик уже может различить обнаженного Немого, который, кажется, смотрит в прошлое и его клешня царапает на ледяной стенке шесть корявых букв: «я узнал». И Федерик понимает, что тусклый свет на самом деле исходит из его глаз, рубиновых и нечеловеческих, и если б в тот миг на Земле оставался хотя бы единственный, имеющий рассудок неповрежденный, и ему случилось оказаться здесь, в этом коридоре, еще хранящем поспешный топот малодушных, то он тут же б верно сошел с ума, ибо невозможно оставаться в мире безумном нормальным. И это так же несомненно, как и то, что логика уничтожает веру в чудеса.
Федерик уныло плетется обратно и ему дано видеть, как рана на бедре Немого кровоточит, но ему не удается разглядеть, в действительности ли то кровь. Только слышно, как капли, шипя, прожигают дыры в вечной мерзлоте.
– Ну и что мы теперь будем делать? – спрашивает он Немого.– Положим, вентиль мы открыли, но как сюда попала эта тварь? И где гарантия, что за ней не последуют другие? Нужно выбираться отсюда. Есть только один выход.
– Да, есть только один путь к спасению, – произносит меченый, появляясь из темноты, – и единственный ключ от него – у тебя, Немой. Где, куда ты дел ту страшную часть себя?