Зима в горах
Шрифт:
Добравшись до часовни, он в последний раз выгреб весь мусор, аккуратно вывалил его на самодельный очаг, сложенный им из трех камней, полил бензином и, отступив на несколько шагов, стал глядеть, как занимается огонь. В бледно-голубом, манящем, весеннем небе ярко сияло солнце. Даже в разгар зимы, когда альпийский снег ослепительно искрился, отражая солнечные лучи, воздух не был так пронизан светом, как сейчас. Такой свет бывает только весной, им полнится небо, его пьет земля, он проникает глубже пахотного слоя почвы; волны света плыли над землей, и далеко внизу смеялось море, а над костром Роджера дрожало бледное жаркое марево.
Вернувшись
Роджер снял постельные принадлежности с кушетки, на которой он впервые спал с Дженни, и призрак фрейлейн Инге мгновенно растаял, как дым от костра. Здесь был его дом, и он останется его домом, даже если ему не суждено больше заглянуть сюда; кто бы ни поселился здесь, что бы здесь ни произошло, все равно это уже ничего не может изменить. Такой перелом произошел в его жизни среди этих стен, что и балки эти, и камни, и даже скалы, на которых покоится фундамент часовни, навечно впитали в себя его мысли и чувства. Они были свидетелями его окончательного запоздалого возмужания; они были свидетелями его освобождения; здесь началась страница его жизни, в которую вписана Дженни, и здесь от него отлетел умиротворенный дух Джеффри — они распрощались в обоюдной любви и доброте.
Собрав свои пожитки, Роджер погрузил их в малолитражку. Места как раз хватило для всего. Потом он зашел напоследок в часовню и повесил запасной ключ на гвоздь, с которого когда-то одним воскресным утром сняла его Райаннон; оставалось только уйти. И, как бы отдавая печурке последнюю дань, он опустился на колени и подбросил в нее топлива, чтобы огонь не угасал еще восемь часов после его ухода. Подбросил несколько печных «орешков» и последние три планки дубового паркета. Дар Гито. Планок хватило на всю зиму.
Убедившись, что пламя хорошо занялось, Роджер прикрыл дверцу, поднялся, быстро вышел за дверь и захлопнул ее за собой. Потом обошел часовню, отворил чугунную калитку, вышел и плотно ее притворил. Прежде чем забраться в малолитражку, он окинул все последним прощальным взглядом, проверяя, не позабыл ли чего. Если не считать аккуратного белого квадрата картона, вставленного вместо разбитого стекла, и дыма, усердно поднимавшегося над трубой, все здесь выглядело совершенно так же, как в тот день, когда он впервые увидел эту часовню. И только горы за часовней, сверкавшие обновленным убранством, напоминали о новой жизни, которая была ему здесь дарована.
Роджер запустил мотор и поехал в Карвенай, в отель «Палас».
Слет поэтов тем временем мало-помалу
Роджер сопровождал Гэрета в его четырехчасовом рейсе в поселок, в пятичасовом рейсе в город и в шестичасовом — снова в поселок. И во время каждой из поездок пассажиры жадно расспрашивали его о результатах утреннего аукциона. Верно ли, что все автобусы вернулись к прежним владельцам? Почти все, не кривя душой, сообщал Роджер. Всё снова становится на свои места. Машины не будут больше переходить из рук в руки.
— Значит, если раньше один Гэрет стоял на своем, не сдавался, так теперь и другие тоже?
— Правильно, — улыбаясь, отвечал Роджер. — Пасть кита разверзлась, и каждый проглоченный им Иона вышел обратно целый и невредимый.
Миссис Аркрайт, пунцовая и торжествующая, возвращалась домой с шестичасовым рейсом. По личной просьбе мэра полиция не наложила на нее никаких взысканий, и, сделав внушение, ее отпустили на все четыре стороны. Бак, правда, конфисковали, но миссис Аркрайт осталась к этому равнодушна.
— Вы увидите, что мусорщик теперь образумится, — прорицала она с заднего сиденья автобуса, обращаясь к своим спутникам. — Надо действовать, это всегда дает результат. Ничем другим людей не проймешь. Бросайте гранаты!
Когда они подъезжали к поселку, уже смеркалось. В фиолетовой тишине, окутавшей горы, последние пассажиры разбредались по домам. Роджер и Гэрет стояли возле автобуса.
«У вас сейчас, до следующего рейса, есть тут какие-нибудь дела?» — спросил Гэрет.
«Нет».
«В часовню не пойдете?»
«Нет. Я перебрался оттуда. Сегодня ночую в отеле».
«А утром что?»
«Утром думаю уехать».
Гэрет не шелохнулся. Темное, горбатое облако медленно таяло на фоне тускнеющего золота заката.
«Так, — промолвил наконец Гэрет. — Тогда зайдемте к нам, выпьем по чашке чаю».
Молча они шагали по каменистой тропинке к дому, но их молчание не было отягощено печалью. В окнах горел свет: две женщины из поселка пришли проведать мать, и все три под веселый звон чайной посуды и громыханье кочерги в камине усаживались за стол провести вечерок. Гэрет сразу же заявил, что после десятичасового рейса вернется домой и проводит их. А Роджер был рад присутствию этих женщин: они создавали вокруг матери атмосферу уюта и сплетен, и хотя она знала, что Роджер здесь и два-три раза даже обращалась к нему, но то, что это его последний визит, не дошло, по-видимому, до ее сознания, благодаря чему обошлось без торжественного прощания.