Зима в горах
Шрифт:
Но почему же он все-таки не сказал? Какой бы от этого был вред? Да просто Гэрет — это Гэрет. Он не выносит лишних слов.
Гэрет что-то говорил матери по-валлийски, и голос его звучал менее резко, он стал мягче, глубже, и тон был успокаивающий. Мать отвечала ему по-английски, видимо для Роджера.
— Рада познакомиться. Я говорю Гэрету: пусть приходит, ужинает с нами.
Роджер постарался овладеть собой. Она смотрела прямо на него, словно знала, что он остановился в дверях. Но в каменно-неподвижных глазах не было жизни.
— A oes arnoch eisieu siarad Cymraeg,
Но мать не захотела говорить с ним по-валлийски. Качнувшись раза два в своем кресле-качалке, она повторила снова:
— Рада познакомиться.
— Я ей все про вас рассказывал, — бросил через плечо Гэрет.
— Я говорю Гэрету: пусть приходит, ужинает с нами, — твердо повторила мать.
Роджер шагнул вперед и захлопнул за собой дверь, отгораживаясь от ночного мрака. В комнате было чисто и тепло. Понятно, слепому человеку необходимо быть чистоплотным. В очаге лежала приготовленная заранее кучка угля, но комната уже была обогрета электрической печкой. Гэрет прошел на кухню. Роджер слышал, как он снял крышку с кастрюли и произнес:
43
Можно говорить по-валлийски… я немножко понимаю (валл.).
— Похоже, почти доспело.
Мать ответила ему по-валлийски, и, пока они переговаривались через отворенную дверь, Роджер отыскал стул, сел и принялся наблюдать за старухой. Первое, что бросилось ему в глаза, после того как он оправился от неожиданности, был рост этой худой, высохшей от старости женщины; она обладала мощным костяком, очень длинными руками и ногами и была никак не меньше шести футов ростом. Интересно, подумал Роджер, был ли отец Гэрета таким же гигантом? Почему-то это казалось ему маловероятным: такой отпрыск, обладающий чудовищной силой, но изуродованный горбом, скорее мог родиться от союза великанши и карлика. Отец Гэрета, решил Роджер, был, верно, кривобокий гном — порождение этих окутанных туманом скал; на сильных, коротких ногах он шагал по своим девяти акрам, бросая колючие взгляды поверх неровной каменистой ограды.
Мать с сыном продолжали разговаривать. Роджер заметил, что он довольно свободно понимает их быструю валлийскую речь.
«Шан приходила сегодня?»
«Нет, она прислала брата»
«Какого брата? Артура?»
«Нет, Малдвина».
Гэрет досадливо фыркнул.
«Он же дурачок. Они и за него думают получить шиллинг?»
«Он хорошо справился. Ни разу не дал мне споткнуться и забрести в высокую траву. Я почти не промочила ног. И свинину он поставил в печь».
Гэрет сказал, обращаясь к Роджеру:
— Мать много хлопочет по хозяйству. Просто удивительно, сколько она успевает. Три раза в неделю ходит в лавку в Лланкрвис — пешком туда и обратно. А поводырем у нее один мальчишка. Он забегает после школы. Провожает ее вниз до самой лавки, помогает положить все в корзинку, потом провожает обратно, она усаживается в качалку и говорит ему, что нужно сделать, и он готовит еду. Вот, как это, к примеру. — Гэрет постучал по эмалированной кастрюле. — Хороший кусок свинины и потушен в самый раз.
Мать внимательно прислушивалась к его словам и, повернувшись в сторону Роджера, вдруг сказала:
— Я
Роджеру хотелось, чтобы она говорила по-валлийски, но, видимо, и мать, и сын твердо вбили себе в голову, что валлийский — это только для них, а с гостем надо говорить по-английски. Старуха говорила так, как и следовало ожидать от человека, за всю жизнь не сказавшего, вероятно, по-английски и двух слов. Должно быть, она научилась английскому в школе, примерно где-то в девяностых годах прошлого столетия, и с тех пор крайне редко прибегала к нему. Когда к ней обращались, она, несомненно, понимала, что ей говорят, но сама разговаривала неуверенно, точно пугалась трудностей языка. В употреблении же глаголов твердо придерживалась настоящего времени.
Роджеру очень хотелось знать, так же ли невысоко расценит она его валлийскую речь. Но выяснить это ему явно не представлялось возможным.
— Да, когда у нее в помощниках только Артур или Малдвин, приходится обходиться без овощей, — сказал Гэрет. — Они ставят кастрюлю на плиту и уходят. Электричество не включают. Это мать делает сама. Время она узнает по радио и с плитой хорошо управляется: один поворот направо — небольшой жар, два поворота — умеренный, три поворота — на полную катушку.
— Я полный не даю, — вмешалась мать, внимательно, прислушивавшаяся к каждому слову сына.
— Она сидит с отворенной дверью, — продолжал Гэрет, — и если что перельется через край и запахнет горелым, идет и сразу выключает.
— Понимаю, — сказал Роджер. — Ну, а если что-нибудь испортится? Если в плите какая-нибудь неполадка и начнется пожар?
Гэрет улыбнулся.
— Гляньте что там, возле ее стула, — сказал он.
Роджер увидел небольшой огнетушитель, поставленный так, чтобы мать, протянув свою длинную руку, легко могла его достать.
— Если от электрической плиты возникнет пожар, — сказал Гэрет, — а это такая штука, от которой, учтите, пожар возникает не чаще, чем раз в миллион лет, — ну что ж, мать сразу его и унюхает и услышит, возьмет свой огнетушитель и все погасит.
— Я этого еще никогда не делала, — сказала старая женщина, — но я всегда начеку.
— На нее можно положиться, как на самого себя, — с гордостью произнес Гэрет. — Чего только она не умеет делать, вы просто удивитесь.
И, словно решив, что хватит уж восхищаться и разводить сантименты, он резко наклонился, чиркнул спичкой и разжег огонь в камине.
— Ну вот, когда разгорится, — сказал он, выпрямляясь, — нам тут будет славно.
Роджер готов был с ним согласиться. Пока Гэрет, отклонив его услуги, ходил из кухни в гостиную и обратно, накрывал на стол, заваривал чай, нарезал ломтями большой каравай свежего хлеба — словом готовил добротный ужин на троих, Роджер, откинувшись на спинку стула, смаковал контраст между теплом и светом этого жилища и ночной горной стужей за его стенами. Перед глазами у него все еще стояла темная отвесная стена отвала, и ему хотелось задать матери несколько вопросов. Был ли отвал всегда, все те годы, что они живут в своем доме, таким высоким? Или незаметно, месяц на месяцем, вагонетка за вагонеткой, вознесся он на эту чудовищную высоту? Когда мать была еще невестой и какой-то далекой, теперь уже непредставимой весной, будущий отец Гэрета привез ее сюда, отшатнулась ли она в изумлении и страхе при виде этой громады, нависшей над домом, в котором ей предстояло прожить жизнь?