Зимнее обострение
Шрифт:
— Ага, но не учел, что это Святки и сгораемая в любовном томлении Феврония-малохалявщица примется метать свои валенки направо и налево, — ехидно вставила шпильку Агриппина.
— А как такое вообще можно было учесть?! — взвился Галицкий. — Как можно было спрогнозировать поведение этой беспробудно тупой, сумасшедшей бабы и ее контуженого сыночка?!
«Вообще-то, благодаря действиям этой самой „тупой сумасшедшей бабы“ и ее „контуженого сыночка“, я осталась жива и относительно невредима», — подумала Агриппина и собралась было поведать об этом Вилорию, но передумала пока,
— Выбрался я из-за гобелена, что скрывает тайную дверь, и только успел сделать шаг, как запнулся ногами в какой-то тряпке и упал.
— Это балдахин был, в котором я запуталась, когда он свалился мне на голову. Испугалась я тогда страшно от неожиданности, но сумела скинуть его на пол и бросилась прочь, не разбирая дороги, — пояснила Агриппина.
— Вот-вот, я и говорю, что упал он мне прямо под ноги, и я, помнится, даже сообразить не успел что к чему, как вы пронеслись прямо по моей спине, ничего не замечая па своем пути. Вы с Микишкой ровно два сапога пара, в критические минуты можете развивать воистину бешеную скорость.
— Теперь мне все ясно, обо что я споткнулась, — протянула княгиня, припоминая, как было дело в ту незабываемую ночку.
— Не обо что, а об кого, не вещь я, чай, а князь! — недовольно поправил тещу Галицкий. — Да ладно, не это главное, а главное что и на этот раз мне не удалось довести до конца задуманное. Кстати, я тогда еле успел ноги унести, буквально за мгновение до того, как стража сломала дверь, успел-таки прошмыгнуть за гобелен.
Тут молодой князь выразительно посмотрел на новые дубовые двери, которые поставили совсем недавно взамен павших под могучими ударами не менее могучих плеч.
— А вот дальше, честно говоря, вы меня удивили, впрочем, не вы одна, — после небольшой паузы продолжил Вилорий. — Кто мог бы представить, что вы не найдете ничего лучше, как спрятаться у этого убогенького Микишки? И уж совсем было невероятно, что он мне ничего об этом не рассказал.
— Ты же сам сказал, что он предан моей семье, — резонно заметила Агриппина.
— Ну да, ну да… — задумчиво протянул Галицкий. — Правда, про пожар он мне все-таки поведал. Дьячок был такой испуганный и растерянный, что мне без всякого труда удалось его убедить в том, что именно он послужил причиной пожара. Вот и посоветовал я ему пока помалкивать.
— Чтобы иметь возможность заложить его в нужный для тебя момент?
— Конечно. Не забывайте, все это время мне приходилось действовать с оглядкой на Солнцевского и его команду, которая буквально дышала мне в затылок. А так, прихвати меня спецдружинники, я возьми да и выдай, что к пожару не имею никакого отношения и в качестве подтверждения своим словам предъявлю дьяка. Тот, конечно, допроса не выдержит и во всем признается. В результате виновный найден, все довольны, а я опять вне подозрений.
— Умно, — хмыкнула княгиня.
— Конечно, умно, — согласился Галицкий, не замечая сарказма в голосе тещи, — только вот ничего этого не понадобилось. После того как вы пробежались по моей спине и исчезли в непонятном направлении, я вообще перестал понимать, что происходит. Спецдружинники
— Кто бы сомневался…
— Увы, но рассчитывать на такое чудо не приходилось, уж я-то знал, что вы живы и здоровы.
— Извини, что не оправдала твоих надежд.
— Ничего, зато Берендей отчебучил то, на что я даже и рассчитывать не мог в сложившейся ситуации. Это ж надо, по собственной воле отречься от престола и уйти в монастырь?! Добровольно отказаться от стольного Киева всего лишь из-за какой-то пропавшей жены!
Агриппина уже хотела было что-то съязвить, но передумала и торопливо прикрыла свой рот.
— Как же я ликовал, когда слушал это эпохальное заявление вашего драгоценного супруга! Какой слог, какие обороты: «Я устал… я ухожу…» — не поверите, но я чуть было не прослезился от умиления.
— Поверю, — хмуро бросила княгиня.
— Но умилялся я не долго, а ровно до того момента, когда этот старый хрыч сообщил о своем политическом завещании. С одной стороны, я практически не сомневался, что в нем окажется именно мое имя в качестве преемника. От меня Берендей, конечно, был не в восторге, но в то, что он своими руками отдаст трон этим сумасшедшим и смешным Гордону, Старко или Студнеславу верилось с трудом. Но, с другой стороны, факт, что заветный пропуск в новую жизнь окажется оглашенным только через сутки, мне сильно не понравился. Достаточно было одного взгляда на моих потенциальных соперников, чтобы понять, что никто из них не будет просто сидеть и ждать, как Киев проплывает мимо их загребущих рук.
— По себе судишь…
По интонации Агриппины нельзя было понять, вопрос это или констатация факта. Впрочем, Вилорий слишком завелся, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
— Я тогда так испугался, что кто-нибудь из этой тройки может испортить мой триумф, что потерял всякую осторожность и с разбегу угодил в ловушку, устроенную Илюхой Солнцевским и его командой, — со вздохом признался заговорщик и вдруг непроизвольно поежился. Нахлынувшие на него эмоции оказались настолько сильны, что на некоторое время он перестал заниматься саморекламой и выдал чистую правду: — Помнится, когда меня уже связали, я встретился взглядом с Берендеем. Вот тогда-то мне стало по-настоящему страшно…
— Да, мой муженек скор на расправу, — охотно согласилась княгиня, с наслаждением глядя, как от ее слов вздрогнул зятек, — а в твоем случае еще и изобретателен.
— В каком это смысле? — не понял Галицкий.
— В прямом, — пожала плечами Агриппина, — ты же не рассчитываешь, что за такие злодейства отделаешься банальной быстрой смертью от топора или веревки?
Эти слова тещи, сказанные совершенно спокойным, будничным тоном, заставили Вилория не только поежиться, но и вполне отчетливо задрожать. Правда, продлилось это зрелище совсем недолго, молодой князь довольно быстро справился со своей слабостью и с трудом, но все же вернул себе облик человека, контролирующего ситуацию.