Зимнее серебро
Шрифт:
Я снова зашагала следом за Пановой Мандельштам. А то не ровён час отстанем, нам с Сергеем и Стефаном ни за что дорогу не найти. Как выбраться из города, я не знала. Он точно дом с тысячью комнат, и все двери как две капли воды похожи.
Мы миновали большой шумный рынок, где толпа народу что-то покупала и продавала, и свернули на улицу, которая после рыночного гвалта казалась тихой. Правда, после леса и здесь было шумно. Но йотом стало тише — когда появились высокие просторные дома с большими стеклянными окнами. Тут снег лежал аккуратными кучками, а к дверям с заснеженной мостовой вели лестницы. Наконец мы пришли к большому дому с аркой и внутренним двором. Там стояли кони, и люди суетливо
Мать Мирьем остановилась у порога этого дома. Она держала панова Мандельштама за руку, а он поднял взгляд на дверь, и я догадалась, что не хочется ему идти внутрь. Но они вместе поднялись по ступеням, а панова Мандельштам обернулась к нам и кивком подозвала нас: мол, давайте и вы следом. И мы тоже поднялись по лестнице и вошли. Там нас встретила женщина.
— Рахиль! — воскликнула она. В волосах у этой женщины были седые, серебряные и совсем белые пряди. Лицом она немного напоминала панову Мандельштам. Они с пановой Мандельштам целовались, и я поняла, что, наверное, это бабушка Мирьем. Просто у матери Мирьем тоже есть мать, и она еще жива. — И Йозеф! Сколько лет, сколько зим! Входите же, входите, раздевайтесь! — прибавила бабушка Мирьем, расцеловывая панова Мандельштама в обе щеки.
Только бы панова Мандельштам не стала с порога расспрашивать о Мирьем, думала я. Но она не стала. Из кухни вышли еще женщины, и началась трескотня: все здоровались и тут же принимались болтать. И разговаривали они как-то непонятно. Я сперва решила, что они просто тараторят слишком быстро. Но прислушалась и уловила незнакомые слова, которые мешались со знакомыми. И мне внезапно захотелось уйти, вернуться в наш домик в лесу. Я сидела за столом у Пановы Мандельштам, я ела с тарелки Мирьем и втайне, ни на что не надеясь, мечтала занять ее место. Но теперь-то я поняла, что мне его не занять: слишком мало я знаю про это самое место. Я только часть его видела, далеко не все. В этом доме тоже место Мирьем, а для меня здесь места нет.
Если бы знать, куда идти, я бы сразу ушла. Сергей стоял рядом, Стефан сполз с его спины и прижался ко мне, уткнулся мне в бок и натянул себе на лицо мой передник. Они бы тоже ушли вместе со мной. Но мы в городе совсем ничего не знали. И тут я услышала свое имя: панова Мандельштам отвела свою мать в сторонку и что-то ей нашептывала обо мне, обо всех нас, а та слушала, тревожилась и все поглядывала на нас. Я гадала, о чем же они говорят и что ее так встревожило. Вдруг бабушка Мирьем сейчас скажет, чтобы мы убирались и духу нашего чтобы не было в ее доме? И даже переночевать не пустит. Она нас и знать не знает — а тут с нами сразу неприятности на ее голову.
Но бабушка Мирьем не стала нас прогонять. Она что-то сказала панове Мандельштам, и та подошла к нам с ободряющей, но немного робкой улыбкой. Этой своей улыбкой она как бы говорила, что все будет хорошо, мол, не переживайте, а сама словно бы не очень в это верила. Мы пошли следом за матерью Мирьем куда-то в глубину дома. Там была лестница наверх, и мы прошли через просторный коридор с ковром. В конце тоже оказалась лестница, и мы еще поднялись, а лестница все не заканчивалась — деревянные ступеньки вели в небольшой коридорчик, уже без ковра, с обычным дощатым полом. В коридорчике оказалось только две двери, да еще в потолке имелась дверца, и оттуда свешивалась веревка. Панова Мандельштам открыла левую дверь, и мы очутились в комнате примерно с нашу лесную хижину. Что значит городской дом: карабкаешься-карабкаешься вверх по лестницам, долезаешь до самого верха, а там — на тебе! — еще один дом. А ведь город весь из таких домов — их тут великое множество, и один нипочем не отличить от другого.
Напротив двери в этой комнате было окно. Стефан вырвал у меня руку и с
— Мы птицы! Ванда, Сергей, поглядите: мы птицы!
Я даже немного заробела, но подошла к нему и глянула через стекло. Стефан правду говорил: мы теперь как птицы. Мы так высоко забрались, что смотрели на крыши других домов и на улицы сверху вниз. Отсюда я видела рынок — совсем крошечный, если положишь руку на стекло, он весь уместится под ладонью. И большую городскую стену я тоже видела — только из окна не очень-то она была большая. Стена вилась вокруг города будто тонкая красная змейка с заснеженной спиной, а по другую сторону высился лес, и все деревья слились в одну темную громаду под тяжелым снежным одеялом — даже глаза заболели глядеть. На крышах всех домов белел снег, а вот улицы были черные, грязные, но с такой верхотуры и они казались вполне ничего.
— Входите, посидите тут, передохните, — пригласила мать Мирьем.
Я так увлеклась окном, что о самой комнате и позабыла. А тут стояли три кровати — настоящие кровати, деревянные, с тюфяками, одеялами и подушками. Огонь в маленьком камине не горел, но и без того в комнате было тепло. Перед окном стоял столик, а рядом стул и еще два стула возле камина. На всех стульях лежали подушки, только самую малость потертые.
— Вы, должно быть, проголодались. Я велю принести сюда еды. Мне совестно, что вас устроили так высоко, в людской: но все спальни внизу уже заняты гостями. Завтра с утра, после свадьбы, кто-нибудь уедет, и тогда станет посвободнее.
Мы не знали, что и сказать, а потому промолчали. Панова Мандельштам ушла, а мы все расселись каждый на свою кровать и переглянулись через всю комнату. Я знала, что дедушка Мирьем богатый, но до сих пор не представляла, как это: быть богатым. А это значит, что такая комната с кроватями, и столом, и стульями, и стеклом в окне — это вроде как невзрачная каморка, в которую и людей-то поселить стыдно. Я только сейчас сообразила, какая наша комната громадная: мы сидели, и между нами было еще много пустого места. Это место никто не использовал ни под готовку, ни под здоровенную кучу дров. Тут по стенам не стояли никакие горшки, топоры и метлы. Зато над моей постелью висела маленькая картинка: кто-то нарисовал город за окном, только это была весенняя картинка, с зелеными деревьями и летающими птичками.
Вскоре вернулась панова Мандельштам, а с нею девчонка в платке — молодая, рослая, крепкая. В руках она держала поднос со всякой снедью. Она поставила поднос на стол, поклонилась панове Мандельштам и ушла. Я поглядела ей вслед и подумала: это же я должна быть на ее месте. Я должна тут все носить и подавать. Но мое место в этом доме уже заняли.
Стефан с Сергеем сразу накинулись на еду, а мне кусок в горло не шел. Я тоже проголодалась, но только поглядела на еду — и у меня в животе все скрутило. И я сказала панове Мандельштам:
— Вам тут от нас никакого проку. — И хотела даже прибавить «Лучше мы пойдем», но не стала: ведь нам некуда идти, разве только обернуться птицами и упорхнуть.
Панова Мандельштам очень удивилась.
— Ванда! — воскликнула она. — Да что ты такое говоришь? Это ты-то, золотая наша помощница! Нет, вы послушайте ее только, а? От нее никакого проку! — И она взяла мое лицо в руки и легонько встряхнула. — Ты добрая девочка, и сердце у тебя доброе. Ты столько трудилась и ни разу ни на что не пожаловалась. С тех пор как ты вошла в наш дом, я никаких забот не знала. Я только подумаю о чем-нибудь, глядь — а оно уже готово. Я лежала больная, но ты все делала за меня, и я поправилась. И ты ни о чем не просила. Ты брала только то, что мы тебе давали. Так что уж позволь мне давать тебе и впредь.