Зимний перевал
Шрифт:
Так, содействуя развитию товарищеского кооперативного землепользования, закон предоставлял крестьянину свободно выбирать ту форму пользования землей, которую он пожелает.
Разумеется, при условии, что он будет хозяйственно ее обрабатывать. И не утаивать пашню. И честно вносить натуральный хлебный налог. И не превратит землю в средство кабалы и эксплуатации.
«Вопрос о земле, — говорил Ленин о новом земельном кодексе на сессии ВЦИК, — вопрос об устройстве быта громадного большинства населения — крестьянского населения — для нас вопрос коренной».
Его увлекала мысль
Для этого необходимо, говорил Ленин, прочно обеспечить «дальнейший переход» крестьянского хозяйства, который состоит в том, чтобы «наименее выгодное и наиболее отсталое, мелкое, обособленное крестьянское хозяйство, постепенно объединяясь, сорганизовало общественное, крупное земледельческое хозяйство».
Только таким путем миллионные массы крестьянства могут быть избавлены от нищеты и разорения.
Всячески поощряя объединение крестьянских хозяйств в общественные крупные хозяйства, представители Советской власти, подчеркивал Ленин, не должны при этом допускать ни малейшего принуждения. «Лишь те объединения ценны, — говорил он, — которые проведены самими крестьянами по их свободному почину и выгоды коих проверены ими на практике. Чрезмерная торопливость в этом деле вредна, ибо способна лишь усиливать предубеждения среднего крестьянства против новшеств».
Есть у Ленина образ, навеянный словами первого из плеяды великих ученых прошлого: «…Дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию!»
Это не простая перефразировка изречения Архимеда: идея, что малая действующая сила, будучи верно приложена, способна преодолеть несоизмеримо большую силу сопротивления, пронизывает и учение Ленина о партии и ее роли в революции, и его постановку вопроса об отношениях рабочего класса и крестьянства, о значении крупной промышленности, об электрификации и многом другом.
Сегодня мысль, что крупная машинная индустрия — основа социализма, выглядит как школьная истина. Тогда Ленину приходилось ее формулировать, доказывать, отстаивать.
Искони на Россию смотрели как на страну аграрную, самое большее — аграрно-индустриальную. Да так оно и было. Достаточно вспомнить, что, по данным переписи двадцатого года, из 137-миллионного населения страны в городах жило немногим более двадцати миллионов, а сто пятнадцать миллионов — в деревне.
Большинству экономистов, сидевших в наших плановых органах, представлялось, что так всему суждено остаться и впредь. Если России и нужна промышленность, то чтоб обслуживать нужды деревни — ткать ситцы, выдувать бутылки, выпузыривать самовары, изготовлять гвозди, косы, серпы, плуги. Именно такую промышленность увидел в будущей России известный экономист народнического толка, совершивший в своих мечтаниях путешествие в «Страну Крестьянской Утопии».
Сторонники этой точки зрения
То прибегали к этакому простонародному говору:
— Да разве нашу жизнь железными карябами перекарябаешь?
Когда подумаешь, с чего и как мы начинали нашу крупную индустрию, прямо оторопь берет. Словами об этом не расскажешь. Рассказать об этом можно только фактами.
Вот несколько фактов, выхваченных из газет того времени.
В Екатеринбург (нынешний Свердловск) из-за границы (!!!) прибыло три рядовых сеялки из числа сельскохозяйственных машин и орудий, закупленных для Урала Внешторгом. Событие это столь значительно, что собственный корреспондент извещает о нем «Правду», а «Правда» печатает это сообщение.
Весь коммунальный транспорт Петрограда состоит из 4462 лошадей и 402 автомашин «на ходу», грузоподъемностью в 772 тонны. Этим хозяйством заправляют четыреста (!) транспортных подотделов, каждый из которых действует сам по себе. Автогужевой инвентарь распылен: там, где есть лошади, нет орудий, где есть сбруи, нет качек; где есть качки, нет дуг, где есть грузовики, нет шин.
На Мытищинском вагоностроительном заводе нет ни одной автомашины и лишь десять лошадей.
Обуховский завод выпустил за 1920 год три трактора, в 1921 году собирался выполнить программу, которую газетный корреспондент называет «грандиозной»: тридцать шесть тракторов!
Ленин лучше, чем кто бы то ни было, знает все трудности и болезни нашего хозяйства. Но уже в августе двадцать первого года он со спокойной уверенностью пишет: «Нужда и бедствия велики.
Голод 1921 года их усилилдьявольски.
Вылезем с трудом чертовским, но вылезем. И начали уже вылезать».
Так «трудно чертовски» было не только из-за сокращения объема производства. Дело было сложнее.
В годы «военного коммунизма» разорвались хозяйственные и финансовые связи предприятий, товарные фонды превратились в случайное сборище самых разнообразных фабрикатов, полуфабрикатов и сырья — нужных и никуда не годных, — в самых фантастических пропорциях и самых парадоксальных ассортиментах.
Хуже всего обстояло с топливом, запасы его приближались к нулю. Фабричные здания по большей части сохранились, но были совершенно запущены. Паросиловое хозяйство дошло до полного развала.
Вдобавок к материальным трудностям промышленность унаследовала от времен «военного коммунизма» бюрократическую систему управления, в которой — совсем как в учении средневековых схоластов — реальным бытием обладали лишь общие понятия — «универсалии», а индивидуальные, конкретные вещи являлись не более как их «атрибутами» или «акциденциями»: вместо рыбы царила лишенная субстанции Главрыба, вместо соли — Главсоль, вместо стекла и спичек — Главстекло и Главспичка. В заработной плате преобладала натуральная часть, в учете — цифирная тьма, хозяйственного расчета не существовало, хозяйственные нули числились хозяйственными единицами.