Зимний сад

Эшуорт Адель

– Это барон? – спросила Мадлен. Томас кивнул:

– Да, он.

Тотчас же забыв об их с Томасом разговоре, Мадлен стала внимательно рассматривать барона. На нем был темно-синий костюм для верховой езды (но дорогой или нет – Мадлен с такого расстояния не могла разглядеть). Рыжеватые волосы барона были подстрижены по последней моде. Лицо бледное, гладко выбритое, с длинными бакенбардами. Средний рост – во всяком случае, Мадлен так показалось, – и довольно широкие плечи. И, судя по всему, он о чем-то размышлял, потому что хмурился. Однако Мадлен нетрудно было представить его веселым и улыбчивым красавцем, расточающим дамам комплименты на великосветских балах и вечерах. В седле барон держался довольно уверенно, и было очевидно,

что он уже давно занимается верховой ездой.

Внезапно выражение его лица изменилось, и он, придержав коня, бросил взгляд на противоположный берег. Затем, натянув поводья, снова поскакал по тропинке. «Заметил нас с Томасом», – подумала Мадлен.

Барон продолжал свой путь, глядя в их сторону, хотя не поприветствовал соседей кивком головы и не улыбнулся. Лицо его казалось непроницаемым.

«Похоже, он умен и очень расчетлив, – рассуждала Мадлен. – И кажется, он мной заинтересовался».

Вдруг налетел ветер, и озеро покрылось мелкой рябью; листья, вспорхнув с земли, закружились в воздухе. Барон не обращал на ветер ни малейшего внимания; он пристально смотрел на Мадлен, и ей казалось, что взгляд его пронзает насквозь. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок, и невольно поежилась. Томас, очевидно наблюдавший за ней краем глаза, решил, что она замерзла, и накинул ей на голову капюшон, отороченный мягким пушистым мехом. Мадлен потянулась к капюшону, чтобы поправить его, и при этом ее обтянутая перчаткой рука прикоснулась к руке Томаса. Помедлив еще несколько секунд, он наконец опустил руку. Мадлен покосилась на него, и ее как громом поразило; она поняла: жест Томаса – не просто любезность, а нечто гораздо большее. Он явно давал барону понять, что она, Мадлен, принадлежит ему, и барон, конечно же, заметил это.

– Может, вернемся в дом? – спросил Томас. Мадлен медлила с ответом. Она снова взглянула на противоположный берег, но барона Ротбери уже не было видно; вероятно, он исчез в зарослях кустарника.

– Да, пожалуй... – пробормотала Мадлен. – Давайте вернемся. – Она вдруг почувствовала, что у нее опять разболелась голова, и ей действительно хотелось вернуться в коттедж.

Поднявшись со скамейки, Томас предложил Мадлен руку. Машинально опершись на нее, она наклонилась и подняла с земли пустую чашку. Молча шагая рядом с напарником по узенькой дорожке, петлявшей в зарослях кустарника, Мадлен раз за разом задавала себе один и тот же вопрос: «Неужели Томас действительно имеет на меня виды? Или же он просто разыграл перед бароном такую сценку?»

Глава 3

Мысленно проклиная хозяйку, Мадлен заставляла себя сидеть на месте, хотя ей ужасно хотелось покинуть этот дом. Вот уже почти час она сидела в роскошном особняке миссис Сары Родни. Сидела, прихлебывая отвратительный чай и выслушивая сплетни, которыми самозабвенно обменивались хозяйка дома и приглашенные ею дамы. Причем они не обращали на Мадлен ни малейшего внимания, лишь изредка поглядывали на нее, как смотрят на какое-нибудь диковинное насекомое.

«Что ж, у меня с ними и в самом деле нет ничего общего, – думала Мадлен. – И все же могли бы соблюдать приличия и проявить любезность. Ведь они светские дамы и обладают хорошими манерами». Впрочем, и Мадлен обладала хорошими манерами, так что, в сущности, она ничем не отличалась от своих новых знакомых, пожалуй, только тем, что была француженкой. Но именно ее французское происхождение являлось причиной столь неприязненного отношения, и дамы даже не пытались это скрыть. «Ведь я же наполовину англичанка», – думала Мадлен, кусая губы. Она не могла об этом сказать, иначе пришлось бы признаться в том, что ее родители не состояли в браке, во всяком случае, пришлось бы намекнуть на это обстоятельство.

Все они сидели на белых стульчиках с коваными железными спинками и жесткими круглыми сиденьями, но лишь Мадлен было вполне комфортно на таком

стуле; остальные же дамы, в том числе и хозяйка, беспокойно ерзали, и Мадлен, глядя на них, мысленно улыбалась.

Стол, за которым расположились дамы, стоял в дальнем конце оранжереи, и в воздухе витали ароматы цветов. День выдался безветренный и солнечный, и Мадлен, сидевшая спиной к окну, то и дело оборачивалась и поглядывала на улицу. Она уже почти неделю прожила в Уинтер-Гарден, но погода впервые ее порадовала.

По правую руку от Мадлен сидела леди Изадора Бирмингем, розовощекая особа лет шестидесяти, в молодости, по всей вероятности, весьма привлекательная. Эта дама единственная из всех улыбнулась Мадлен, причем улыбка ее была вполне искренней.

Рядом с леди Изадорой расположилась миссис Кэтрин Моссли, необыкновенно тучная и крайне неприятная особа. Среди новых знакомых Мадлен она являлась исключением – в том смысле, что ее едва ли можно было назвать леди. Миссис Моссли с завидным аппетитом поглощала пирожные и при этом громко чавкала. Было понятно, почему ее пригласили. Она после смерти мужа стала обладательницей огромного состояния – подобный факт немногие осмеливались игнорировать.

Рядом с миссис Моссли, прямо напротив Мадлен, сидела с невозмутимым видом миссис Пенелопа Беннингтон-Джонс, а за ней – ее дочь, Дездемона Уинсетт. У миссис Беннингтон-Джонс были проницательные черные глаза, густые каштановые волосы с проседью и нос, похожий на ястребиный клюв. Эта крупная – но не тучная – и абсолютно непривлекательная дама казалась самой умной из всех, но притом и самой высокомерной. Она смотрела на Мадлен с нескрываемым презрением, и та пришла к выводу, что миссис Беннингтон-Джонс представляет наибольшую угрозу.

Дездемона разительно отличалась от матери. Эта невзрачная светловолосая девица девятнадцати лет вышла замуж за армейского офицера всего лишь два месяца назад, однако ее беременность сразу же бросалась в глаза; было очевидно, что нынешний визит к миссис Родни – один из ее последних выходов в свет, поскольку до родов оставалось не так уж много времени. «Разумеется, семья захочет предотвратить скандал, – размышляла Мадлен, – поэтому будет заявлено, что ребенок родился раньше срока, однако оказался на удивление крупным и здоровым. Что ж, люди пошепчутся и перестанут, а молодая мать снова начнет появляться в свете».

Дездемона оказалась девицей робкой и неразговорчивой, и Мадлен искренне ей сочувствовала: бедняжке, наверное, нелегко было жить под одной крышей с такой властной матерью. Хотя Дездемона почти не разговаривала, после того как поздоровалась, было ясно: эта молодая особа считала присутствие на чаепитии француженки весьма пикантным – об этом свидетельствовали взгляды, которые она то и дело бросала на Мадлен.

Что же касается Сары Родни, то ее вполне можно было назвать типичной англичанкой до кончиков ногтей. («Бледная кожа и белоснежные волосы в сочетании с изысканными манерами и безмятежным спокойствием», – мысленно отметила Мадлен, когда знакомилась с хозяйкой.) Миссис Родни казалась довольно приятной и весьма неглупой особой, но, несмотря на это, чувствовалось: приглашение на чаепитие француженки продиктовано вовсе не гостеприимством, а любопытством, а также желанием обнаружить недостатки гостьи.

Дамы довольно долго беседовали о погоде, удивляясь необыкновенно холодной осени, а затем заговорили об общих знакомых, в том числе и о леди Клер Чайлдресс. Оказалось, что леди Клер тоже была приглашена на чаепитие, но сказалась больной, что случалось и прежде.

Мадлен внимательно слушала. Время от времени вставляла собственные замечания, но на них никто не обращал внимания – было очевидно, что дамы ее мнением не интересовались. Наконец, выпив две чашки чаю, Мадлен решила направить беседу в нужное ей русло. Она поднесла к губам салфетку и деликатно откашлялась, давая тем самым понять, что собирается заговорить.