Зимний сон
Шрифт:
Я потянулся на диване и замер. Я был совершенно трезв. Иными словами, мне хотелось считать звезды. Плеснул себе полбокала коньяку.
В очаге потрескивал огонь, и снова навалилось хмельное чувство. Я отыскал нож, который точил весь день. Взял лучинку и принялся строгать ее легкими движениями. Стружки, точно живые, прыгали мне на колени.
Я цедил коньяк и строгал лучину, пока от нее не остался пенек. Удивительно, как она растаяла в ладони.
– Вот так и жизнь, – сказал я. Вздохнул и, удивившись собственной нелепости, засмеялся. Собрал стружки в горсть, зашвырнул
Коньяк я допил.
Стояла глубокая ночь, но в сон еще не клонило. Вспомнилась женщина, которая была у меня в Нью-Йорке. Полька. Она утверждала, что учится на кинорежиссера, а на самом деле стремительно превращалась в шлюху.
Помню, рисовал ее нагую. Сделал шесть набросков, хотя и не испытывал к ней сексуального желания. Я мог вожделеть к грязным потаскушкам с Бродвея, но красивое тело белой женщины было для меня объектом искусства.
Что бы она ни говорила, это я ее бросил, а не наоборот.
Как же давно все было, хорошо забытое старое. Теперь прожитое казалось интрижкой из далекого прошлого. Да, в делах любви счет времени совсем другой. Уже и не вспомню ее тела, забыл, как ее зовут. Эпизод. Остались лишь болезненные и смутные воспоминания.
Я погрузился в дрему. Ползком добрался до спальни, вспомнил, что забыл принять ванну.
И тут же заснул.
4
Я бегал, как и всегда.
Мне и без секундомера было ясно, что результаты уже не улучшатся. Организм набрал оптимальную форму, и меняться уже ничего не будет.
Добежав до перевала, я остановился и стал делать упражнения на растяжку.
Акико не было видно. Из увядшей травы выглядывал валун.
Мне захотелось его нарисовать. Я и сам удивился: с чего бы это? И дело было не в желании показать, какой я мастер, – что-то меня подстегнуло в наброске Акико, а может, в самом валуне.
Я брел по траве к валуну. Высотой он был почти с человека и метра два в обхвате, не меньше. В основании несколько сужался, и казалось, что камень вот-вот покатится. Возможно, под землей была похоронена более мощная часть, а может быть, валун действительно опирался лишь на это шаткое основание. По одному виду сказать было трудно.
Я ощутил рядом чье-то присутствие, услышал голос. Из-за валуна выглянуло лицо Акико. Она улыбалась. Машины на прежнем месте не оказалось – наверно, она спрятала ее в укромном местечке.
– Что, сэнсэй, тоже валун по сердцу пришелся?
– Я заметил у него стебель, захотелось рассмотреть поближе.
– А мне такого в голову не пришло.
– Я только хотел на хвост ему наступить, не считать же из-за этого меня убийцей?
– Что-что?
– Да не важно.
Я махнул ей рукой, взбежал по склону и припустил своей дорогой.
Вернувшись в хижину, я первым делом принял душ. Потом вынес на террасу камни и принялся точить нож. Накануне обстругивал им лучинку, и лезвие слегка потускнело. Но крупнозернистым камнем я не пользовался. Я медленно водил клинком по мелкому точилу, ощущая его скользкую поверхность. Серебряная крупица ясно проглядывала.
Это была такая крупка
Некоторые курительные трубки изготавливают способом пескоструйной обработки. Их делают из вереска. Берут корень, вырезают из него заготовку, а потом под большим давлением распыляют на него струю песка. Песок вышибает мягкие частицы, а жесткие остаются на месте. В итоге вся полость трубки пронизана витиеватыми ходами. Создается иллюзорное впечатление, будто в изделии вручную вырезали изначальные контуры корня.
Впрочем, главное даже не в том, чтобы создать видимость ручной работы. Дело в том, что эти извилистые ходы увеличивают поверхность соприкосновения тепла с деревом, которое охлаждает дым. Ради этого-то прохладного дыма и изготавливают такие трубки.
Что-то хлопнуло по столу.
Все это время я сидел, склонившись над точилом, и не заметил Акико, которая вошла в дом и водрузила на стол полиэтиленовый пакет.
– Хотите писать ножом, сэнсэй?
– С чего вы взяли?
– У вас было такое лицо – серьезное или даже скорее невинное.
– Нож необычный.
– А что именно, спрашивать бесполезно, да? Вы ведь все равно не знаете. Уже за полдень перевалило. Не проголодались?
– Уже? Заработался.
– Я тут крокетов захватила и сандвичей. Составите компанию? На вилле обедом не кормят, а одной в ресторан идти не хотелось, вот я и решила забежать в супермаркет да взять что-нибудь готовое. А потом увидела вас на террасе.
– Спасибо. Теперь не придется ехать в город.
Я выплеснул в сад воду из ведра и занес с дом точильные камни. Тщательно прополоскал горячей водой почерневшие пальцы, вынул из холодильника пару банок пива вышел на террасу.
– Не рановато?
– Снова звезды тянет считать. Сейчас, если не выпить, начну измерять ветчину в сандвичах.
Крокеты с кремом были еще теплыми. Я пил пиво, Акико – апельсиновый сок.
– Значит, думаете стать художницей.
– Нет, я просто хочу рисовать.
– Понятно.
– А вы, похоже, одобряете. Думаете, если постараться, у меня получится?
– Не знаю. Я и не собирался, а вот стал.
Солнце окрасило пушок на лице Акико золотом.
– Мне нравится.
– Что именно?
– Вот так сидеть, как влюбленная парочка, и есть сандвичи. Еще не приходилось мне жалеть об упущенной молодости.
– Покажите свою мастерскую, – неожиданно попросила Акико.
– Да там и показывать-то нечего. Смотрите, если так хочется.
Я взял сандвич с картофельным салатом. Еды тут оказалось вдоволь на двоих, хотя Акико говорила, будто случайно оказалась рядом.