Зимний Ветер
Шрифт:
Тетя грозно посмотрела на Петю.
— Во имя того, чтобы богатые оставались богатыми? Во имя того, чтобы Польша по-прежнему находилась под русским сапогом? Во имя того, чтобы процветала мадам Стороженко, таки купившая у полоумной, разорившейся дворянки Васютинской ее прелестный хутор? Во имя чумазых охотнорядцев, купчиков, черносотенцев?
Она несколько раз промокнула свернутым платочком свои воспламененные щеки.
— Во имя чего они тебя продырявили? Отвечай!
— Отстаньте от меня, бога
Нет, положительно, он не ожидал от тети такой прыти.
А она уже разошлась вовсю.
— Ты, конечно, убежденный оборонец, не отрицай!
Петя молчал, любуясь разошедшейся тетей.
— Говори, ты оборонец? Или, может быть, ты пораженец?
Петя поморщился: дался им всем, этим несчастным тыловикам, вопрос: оборонец или пораженец? Все равно, как задета кость или не задета! Осточертело!
— Нет, ты не прячься за улыбочкой! Отвечай! — не унималась тетя.
— Да что вы, на самом деле, ко мне пристали! — не на шутку рассердился Петя. — Если хотите знать, я не оборонец, не пораженец, и кость у меня не задета. Вас это устраивает?
Глаза тети округлились еще больше.
— Чего же ты в таком случае хочешь?
— Жить, тетечка, жить.
— Дорогой мой, все хотят жить. Но как? Как ты хочешь жить? От того, как ты намерен дальше жить, быть может, зависит судьба России! — строго сказала тетя. — Или для тебя это тоже все равно?
Петя с возрастающим удивлением смотрел на тетю. Это, конечно, была прежняя тетя, но только все то политическое, радикальное, что раньше появлялось в ней изредка, вскользь, теперь вдруг стало как бы главным и постоянным содержанием ее личности.
Что мог отвечать ей Петя?
Сказать правду, он совсем не думал о будущем. Для него существовало только настоящее. А что касается судьбы России… то что же? Разумеется, ему всегда хотелось, чтобы Россия была самой могущественной и самой счастливой державой в мире. Он любил ее всей душой, но… Но разве от него могло что-нибудь зависеть?
Он отдал своей родине все, что мог. Он пролил свою кровь; он мог бы и умереть. Понятие России было слишком несоизмеримо с ним самим, с его личностью.
Он был каплей, песчинкой, она — океаном.
Петя не сомневался, что в конце концов все как-нибудь обойдется. И все останется, наверное, по-прежнему.
11 БЕССОННИЦА
— Ты вообще на что, собственно, рассчитываешь? — спросила тетя. — Какие у тебя планы?
— Ах, боже мой, какие планы! Обыкновенные. Поступлю в университет.
Петя говорил с явной неохотой, вяло. Будущее он представлял смутно. Оно было для него абстракцией. Но абстракцией более или менее опасной, быть может, даже смертельной.
— Допустим, — сказала тетя. — А на какой факультет?
— Не
— Я так и думала, что на юридический. Когда не с чего, так с пик.
Тетя иронически улыбнулась. Было известно, что на юридический факультет обычно идут бездельники.
— Что же вы от меня хотите? — спросил Петя.
— Хочу, чтобы ты понял, что Россия летит в пропасть. И мы вместе с ней. И все это по милости бездарного Николая, а потом по милости не менее бездарного Временного правительства и в первую голову вашего хваленого Керенского.
Петя испуганно оглянулся и даже посмотрел через перила балкона вниз, где по солнечному асфальту тротуара ползло несколько золотисто-подрумяненных, свернутых листьев каштана, красивых, как тропические раковины.
— Да, ты прав, — сказала тетя, понизив голос. — Теперь такое время, когда надо быть крайне осторожным. Еще хуже, чем при царизме. Столыпин вешал сотнями. Корнилов расстреливает тысячами. Видишь, до чего мы дожили? Но, может быть, ты корниловец?
— Меня самого корниловцы чуть не расстреляли в Яссах.
— Я так и думала, что ты не корниловец. Нет, друг мой, как хочешь, а я вполне согласна с Павловской, которая считает, что Россию может спасти только превращение империалистической войны в гражданскую. Что ты на меня так смотришь? Тебя удивляет, что я говорю такие вещи?
— Дорогая тетечка, мы на солдатских митингах и не то слышали, да не удивлялись. А насчет Корнилова вы совершенно правы. Это такая сволочь, что дальше некуда.
Петя помрачнел, вспомнив страшную ночь в Яссах, оплывшую свечу, темную комнату, часового в дверях, мрачные глаза и квадратный подбородок дежурного по городу…
Но тотчас же его мысли отвлеклись в сторону, к чему-то грустному и в то же время приятному.
Что-то нежное, позабытое было заключено в тетиных словах, вернее, в каком-то одном слове, мелькнувшем и пропавшем, как падучая звезда.
— Ты что на меня так странно смотришь? — спросила тетя.
Петя не ответил. Он напряженно искал и вдруг нашел это слово: Павловская. Целый мир возник перед ним.
Метель в горах.
Улица Мари-Роз в Париже. Лонжюмо.
Степная ночь. Свеча в окне. Луч маяка.
Девочка в пальтишке, так картинно встряхнувшая каштановыми кудрями: «Чем ночь темней, тем ярче звезды».
Как страшно давно это было!
Да было ли?
— А где сейчас Павловская? — спросил он.
— В Петрограде, конечно. Ты, наверное, уже слышал: Павловскаямать играет какую-то роль у большевиков в особняке Кшесинской, чуть ли не секретарь у Ленина. Там же и Родион Иванович. Я на днях от Павловской получила открытку, но ужасно туман кую. Наверное, они все опять на нелегальном положении.