Зимняя битва
Шрифт:
– ПАНСЕК КАТАРИНА! – громовым голосом выкрикнула Зеш.
Девочки привскочили на койках и сели, затаив дыхание.
– Пансек Катарина встает, одевается и идет со мной! – скомандовала Мерлузиха.
– Остальным лечь и молчать! – рявкнула Зеш.
В соседнем ряду малышка Катарина поднялась, еще не веря, что это все взаправду. Взглянула на пустую, безупречно заправленную койку Милены и сразу поняла, что ее ждет. Она попыталась поймать взгляд Хелен, но та отвела глаза.
– Побыстрее, – прикрикнула Мерлузиха.
Катарина надела очки, которые на ночь вешала на никелированную спинку своей койки, открыла шкафчик, оделась, обулась и пошла, перекинув
– Катарина!
– А?
– Милена просит у тебя прощения…
– Что?
– Милена просит, чтобы ты ее простила, – повторила Хелен, и у нее перехватило горло.
Катарина ничего не сказала. Она шла между рядами коек, и вдоль всего ее пути голос за голосом подхватывал:
– Держись, Катарина! Мужайся! Мы будем думать о тебе!
Одна из девушек вскочила и поцеловала ее. Хелен показалось, что она что-то сунула Катарине в руку.
Нетерпеливая Мерлузиха схватила малышку Пансек за плечо и заставила прибавить шагу. Обе скрылись за дверью.
– Сволочи! – выругалась одна из девушек.
– Грязные свиньи! – поддержала другая.
– Молчать, я сказала! – крикнула Зеш, и все смолкло.
Когда вновь воцарилась тишина, Хелен забилась поглубже под простыню, под одеяло, свернулась клубочком. Так, в темноте, можно было попробовать вообразить, будто все это просто страшный сон, который надо забыть; и она, чтобы отвлечься, принялась подбирать примеры мужского и женского рода, как в задании Октаво. Он – булочник, она – булочница; он – волшебник, она – волшебница; он – ботинок, она – туфля; он – юноша, она – девушка… И тихо-тихо, дрогнувшим голосом: он – Милош, она – Хелен.
III
ГОДОВОЕ СОБРАНИЕ
НА СЛЕДУЮЩИЙ день Хелен, едва проснувшись, вспомнила, что это пятница, день, когда приходит Пютуа. Надо было поторапливаться, чтоб успеть написать Милошу и положить письмо в бельевую до появления старика. Урок математики с девяти до десяти часов вела Мерш, чем Хелен и воспользовалась. Мерш была прикована к инвалидному креслу, так что не приходилось опасаться, что она налетит и выхватит недописанное письмо с криком: «А это что такое, мадемуазель?» Возможно, она и обладала орлиной зоркостью, но Хелен, как и все ее товарки, хорошо умела маскироваться. Она задумалась: как начать? «Дорогой Милош»? Но они едва знакомы… «Привет, Милош»? Слишком фамильярно и безлично. В конце концов она решила написать просто «Милош». Это можно понимать как угодно. Хелен рассказала ему про пустую библиотеку, про возвращение в интернат без Милены, и главное, про то, как больно ей было, когда малышку Катарину Пансек уводили в карцер. Она рассказывала про Милену. которая так изумительно поет и про которую она в жизни не поверила бы, что та может вот так предать их дружбу. Она просила его ответить поскорее, добавив, что «ждет не дождется» письма. Потом соорудила конверт-закрытку из еще одного тетрадного листка. Вытащила из носка бумажку, полученную накануне от Милоша, и старательно списала: «Милош Ференци. Интернат мальчиков. Четвертая группа». Прежде чем вложить письмо в конверт, Хелен перечитала его и приписала после подписи:
«А о себе-то я ничего и не сказала. Мне семнадцать лет, я люблю книги и шоколад (и я счастлива, что встретила тебя)».
На перемене она незаметно затесалась в кучку старших пансионерок, собравшихся в углу двора, и без предисловий спросила:
– Как послать письмо? Передать кому-то, кто положит его в
Высокая худышка, довольно красивая, смерила ее суровым взглядом:
– Кому письмо?
– Мальчику из того корпуса.
– Ты в какой группе?
– В четвертой.
– Как зовут?
– Дорманн. Хелен Дорманн.
– А его?
– Милош Ференци, – сказала Хелен. И разозлилась, почувствовав, что краснеет.
Старшие обменялись вопросительными взглядами. Ни одна не знала этого мальчика; наверное, для них он был мелюзгой.
– Давай сюда, – сказала высокая, и остальные, как по команде, сдвинулись теснее, заслоняя их от посторонних взглядов.
– Кто отнесет – ты? – спросила Хелен.
– Я.
– Я… у меня нет никакого подарка… ни для тебя, ни для Пютуа. Ничего нет. Я не успела…
– Ничего. Я принесу тебе ответ. Если он ответит…
Незадолго до полудня из окна музыкального класса, выходившего во двор, Хелен увидела, как появился Пютуа со своей дребезжащей тачкой. Он скрылся в бельевой, потом вновь появился с грузом постельного белья, в котором, несомненно, была припрятана дневная почта.
«Ты лети, мое письмо, прямо к милому лети», – пропела вдруг она и удивилась, что так легко всплыла в памяти эта считалка из далекого детства.
Следующие дни были сущей пыткой. Хелен ждала, что ее с минуты на минуту вызовут к Мадам Танк. Но ничего не происходило. Это отсутствие всякой реакции со стороны начальства было хуже всего. Оно означало, что данный случай подпадает под пункт 16 «Правил внутреннего распорядка»: «За каждую воспитанницу, не вернувшуюся по истечении трех часов, другая будет немедленно помещена в карцер, где и будет находиться до возвращения нарушительницы». Так что дело закрыто, все как положено.
Никто не решался заговорить о Катарине, но все только о ней и думали. Удается ли ей поспать? Приносят ли поесть, попить? Хелен пыталась расспросить одну девушку из старших, которая в прошлом году отсидела в Небе целую ночь и еще полдня за то, что швырнула об стенку тарелку с баландой и заорала, что ей все «обрыдло, обрыдло, обрыдло!». Та больше отмалчивалась, и волновало ее в основном, успела ли Катарина увидеть рисунок на балке.
– Это так важно? – спросила Хелен. – А ты его видела?
– Мельком, на какую-то секунду, но только это и помогло мне не сойти с ума. Это с тобой Милена вышла?
– Да.
Девушка развернулась и пошла прочь. Вообще Хелен казалось, что все считают ее виновницей или, в лучшем случае, соучастницей происшедшего. Поскольку исчезнувшая Милена была недосягаема, всеобщее негодование обрушилось на Хелен. Одна Вера Плазил не отвернулась от нее.
– Ты тут ни при чем. Кому бы в голову пришло, что такое может случиться? Она вернется, я уверена. Ей надо было что-то сделать, что-то важное. А когда сделает, вернется, вот увидишь.
– Почему же тогда она мне ничего не сказала?
Вера не знала. Она только смотрела на Хелен большими голубыми глазами, в которых светилось сочувствие.
С воскресенья Хелен считала не то что дни, а часы, оставшиеся до пятницы, когда придет Пютуа. Время как будто остановилось. Чтоб не истерзаться вконец, она заставляла себя настраиваться на худшее: в этот раз ответа от Милоша не будет, и придется ждать еще неделю. От такого предположения ее заранее тоска брала. И Милена не возвращалась… Может, она вообще не вернется? И Катарина так и умрет в этой дыре… Хуже всего бывало за ужином. Карцер находился под погребом столовой, так что девушки чувствовали, что Катарина тут, близко, и им кусок в горло не лез.