Зимняя мантия

Чедвик Элизабет

– Ты все равно сделаешь по-своему. – Она безнадежно махнула рукой. – Поступай как знаешь. – Она отвернулась от него и забралась с ногами на кровать. Как же холодно! Если Симон уйдет в поход, все заботы по управлению владениями лягут на ее плечи, а она не знала, хватит ли у нее сил. «У тебя нет выбора, – сказал внутренний голос, подозрительно напоминающий голос матери. – Это твой долг».

Она услышала, как он вздохнул, и испугалась, что сейчас он хлопнет дверью и уйдет. Но он лег, обнял ее и притянул к себе, целуя в висок, щеку, губы.

– Я так боюсь, –

прошептала она, цепляясь за него. – Я боюсь, что попрощаюсь с тобой и никогда тебя больше не увижу. – Она все еще не могла забыть, как yезжал отец, чтобы не вернуться. Обещал, но обещания не сдержал.

– Мы не можем позволить страху мешать нам. Тогда лучше жить в клетке. – Он погладил ее по спине. – Клетки я боюсь больше, чем неизвестности.

– Значит, это страх тебя гонит, – догадалась она. – Он толкает тебя вперед и помогает забыть, что ты оставляешь позади. Поскольку ты хромой, ты должен доказать, что нет горизонтов, которых тебе не достичь.

Его рука замерла. По его прерывистому дыханию она с радостью поняла, что сумела проникнуть за его защитный слой.

– Это ведь правда, так?

Она думала, что он уберет руку, но он этого не сделал.

– У нас у всех свои демоны, – проговорил он. – Мы пытаемся бороться с ними и надеемся, что в один прекрасный день нам удастся от них избавиться.

Глава 31

Кроулендское аббатство, октябрь 1096 года

Пение монахов уносилось ввысь вместе с ароматом благовоний. Часовня аббатства была наполнена августовским светом, золотившим волосы на склоненной голове Симона и богатое шитье покрова, лежавшего на гробнице Уолтефа.

У ворот аббатства ждала толпа паломников, но перед отъездом в Иерусалим Симону предоставили возможность побыть наедине с отцом своей жены.

– Я прошу тебя присмотреть за Матильдой и за нашими детьми, пока меня не будет, – пробормотал Симон, молитвенно сложив руки и не сводя взгляда с покрова. В последнее время его отношения с женой ухудшились Он много времени проводил вне дома, собирая средства на поход, обсуждая его со знакомыми участниками и занимаясь другими срочными делами. Матильда все время проводила в саду, пока не загорела, как крестьянка. Но беременность заставила ее оставить эту работу, и последние две недели перед родами она просто сидела под своей драгоценной яблоней и вышивала вместе со служанками.

Облако закрыло солнце – и на мгновение в часовне потемнело. Симон решил, что это вовсе не дурной знак, но на всякий случай перекрестился.

– Я буду смотреть на все твоими глазами, как обещал, я проживу каждый день так, как ты хотел. – Симон хотел еще что-то сказать, но не нашел слов. – Покойся в мире, – закончил он и вышел из часовни на свет.

У дверей его ждал аббат Ингалф.

– Доброго вам пути, милорд, – произнес аббат с низким поклоном. – Мы каждый день будем за вас молиться.

Симон поклонился в ответ.

– Мы рады вашей поддержке, – вежливо отозвался он. – Если такова будет воля

Господня, я вернусь из этого похода. Я не забуду Кроуленд в своих пожертвованиях.

Мужчины пожали друг другу руки и обнялись. Симон по-своему полюбил Ингалфа, как в свое время Уодтеф любил Улфцителя. Он видел в аббате человека, каким хотел бы стать сам и так же, как он, найти мир внутри себя.

– Будьте осторожным, сын мой, – напутствовал Ингалф, и в его глазах блеснула слеза. – Возвращайтесь живым и невредимым.

– Постараюсь, – пообещал Симон и направился в гостевой дом, где его ждала Матильда, чтобы попрощаться.

Месяц назад она родила дочь. Роды были тяжелыми, но Матильда все равно настояла на поездке в Кроуленд, даже полностью не оправившись. Она уже потеряла почти весь вес, набранный во время беременности, но выглядела не лучшим образом.

Она подошла к мужу, держа девочку на руках. Ее назвали в честь матери. Волосы у нее были цвета темного золота и голубые глаза, как у котенка. Она оказалась беспокойной – такого крика Симону слышать не приходилось. Еще одна Джудит и Аделаида, решил он. Кровь Завоевателя в этом роду сильнее всего проявлялась в женщинах.

Симон взял ребенка из рук жены и, молясь, чтобы она не начала плакать, поцеловал в гладкий лобик.

– Сегодня в последний раз ты видишь ее младенцем, – срывающимся голосом произнесла Матильда. – Когда ты вернешься, она уже будет ходить и говорить… и не узнает тебя.

– Времени будет достаточно, – проговорил Симон, стараясь за спокойным тоном скрыть недовольство ее последними словами. – Она еще маленькая, она не будет по мне скучать.

– Времени никогда не бывает достаточно, – возразила Матильда и тут же остановила себя, глубоко вздохнув. – Я не хочу провожать тебя с упреками… я себе обещала. Но уходи поскорее, пока я не нарушила собственного обещания.

Симон передал дочь Элисанд и крепко обнял и поцеловал Матильду. Затем наклонился к сыну, который наблюдал за происходящим широко раскрытыми синими глазами.

– Будь хорошим мальчиком ради мамы, – пожелал он, – и бравым солдатом ради меня.

Мальчик кивнул и закусил нижнюю губу.

– Я хороший, – возмущенно возразил он.

Симон улыбнулся. Он взъерошил пушистые рыжие волосы мальчика.

– Тогда будь ангелом, – попросил он и повернулся, чтобы сесть на лошадь, которую держал под уздцы Тюрстан. Он натянул поводья и, махнув рукой на прощание, выехал из ворот аббатства.

Матильда замерла на месте. Она мысленно представила себе, как бежит, наступая на подол платья и спотыкаясь, и умоляет его остаться. Она все еще помнила, как пыталась помешать отцу уехать с его другом. Как ее, всю в слезах, вырвали из его рук и бросили на солому в конюшне, где она кричала и извивалась, пока не успокоилась.

– Миледи, вам плохо?

Мягкое прикосновение к плечу и обеспокоенный голос Элисанд вывели ее из оцепенения.

– Все хорошо, – возразила она. Это было неправдой, но она сумела притвориться. Ведь что ни говори – она была дочерью своей матери.