Зимняя жертва
Шрифт:
Могу себе представить.
Конечно, она измотана, сердита и полна желания. Совсем как я, когда слишком много работаю и мало сплю. Таков человек.
«Экспрессен».
Сегодня я должен написать главному редактору. Поблагодарить и отказаться.
Юхан Якобссон пытается уговорить трехлетнюю малышку открыть рот, та упирается. Голубой кафель ванной мутнеет в его глазах.
— Мы должны чистить зубы, — убеждает он. — Иначе придет зубной тролль.
Он пытается говорить строго и в то же время ласково, но чувствует, что получается занудно
— Открой рот.
Девочка хочет убежать, но он крепко держит, разжимая, хотя и несильно, ее челюсти пальцами. Но все-таки она вырывается и выбегает из ванной, а Юхан обессиленно опускается на унитаз. К черту зубного тролля!
Работа. Когда расследование сдвинется с места? Когда наконец хоть что-нибудь всплывет? Они прочесали жесткий диск Рикарда Скуглёфа вдоль и поперек и ничегошеньки не нашли. Конечно, есть письма тем, кто повесил животных на дереве, и другим чокнутым язычникам, но в них ничего противозаконного. И это все. Осталось еще проверить пару закрытых папок.
И вся его жизнь — словно эта попытка разжать закрытый рот. А Малин и Зак, похоже, еще больше разочарованы. И Бёрье, которого отстранили. Но он, должно быть, проводит время со своей женой, с собаками или на стрельбище. Хотя, понятное дело, стрелять — последнее, чего ему сейчас хочется.
Карим Акбар протягивает пятисотенную купюру приемщику в прачечной. Он пользуется химчисткой в универмаге «Рюд сентрум» по двум причинам: они рано открываются и лучше стирают.
За его спиной — помещение «Сентрума», тесное и обшарпанное. Кооперативный магазин, газетный киоск, изготовление ключей и ремонт обуви, а также сувенирная лавка, либо еще не открывшаяся, либо уже прогоревшая.
Три костюма в пластиковых пакетах на шаткой вешалке, один от Корнелиани, два от Хьюго Босса. Десять белых рубашек сложены в стопку.
Мужчина за стойкой берет купюру, благодарит и отсчитывает сдачу.
— Спасибо, — говорит Карим.
Ему известно, что хозяин прачечной — иммигрант из Ирана, бежал со своей семьей во времена Саддама.
Кто знает, через что ему пришлось пройти?
Однажды, когда Карим сдавал костюмы, мужчина хотел рассказать о себе: о том, что по образованию он инженер, и о том, что пережил. Но Карим сделал вид, будто очень спешит. Как бы он ни восхищался человеком, борющимся за свою семью, этот человек лишь часть общей проблемы. А она состоит в том, что и в нем самом, и во всех людях иностранного происхождения видят граждан второго сорта, которые должны работать в сфере обслуживания, мало прельщающей шведов. «Следовало бы запретить иммигрантам держать пиццерии или химчистки, — думает Карим. — Так мы разрушим этот стереотип. Будут протесты из соображений политкорректности, но такова действительность. Хотя, конечно, это невозможно. А я сам? Я ничем не лучше его, кто бы там что ни думал».
Отчуждение порождает изоляцию.
Изоляция порождает насилие.
Насилие порождает… что?
Бездонную пропасть между людьми. Между семьей Мюрвалль, которая только и желает того, чтобы ее оставили в покое, и теми, кто стремится жить в обществе и быть его частью. Хотя мечты и действительность редко идут рука
«Вот мой отец, — думает Карим, покидая прачечную. — Это пассивное насилие толкнуло его на самоубийство. Но я никогда ни с кем не говорил о нем. Даже со своей женой».
Мороз ударяет в лицо Кариму, когда он открывает дверь.
Черный «мерседес» сверкает даже при скудном зимнем освещении.
И вот он думает об убийцах или убийце, за которым они охотятся.
Чего он, собственно, добивается? К чему стремится?
Зак открывает дверь полицейского участка.
Подходит к регистрационной стойке, где пахнет потом и перегретыми батареями. Его окликает коллега в форме, спускающийся по лестнице в подвал:
— Как дела у Мартина, он играет в следующем матче? Или у него что-то с коленом?
Папа хоккеиста — так они меня воспринимают?
— Насколько я знаю, он играет.
Мартин получил предложение из НХЛ, но что-то там не складывается, они, похоже, пока не желают считать его своим. Зак знает: хоккей рано или поздно сделает парня богатым. Таким богатым, что трудно себе представить.
Но и все сокровища мира не заставят Зака уважать эту игру. Панцирь, защитное снаряжение — все это несерьезно.
Вот Бенгт Андерссон — это серьезно. Как и все зло там, снаружи.
«И никакая броня не спасет, когда приходится иметь дело с худшим, что есть в человеке, — думает Зак. — То, чем мы здесь занимаемся, — не игра».
— Ты видела меня здесь? — Карим Акбар возле стойки в буфете тычет в свой снимок в газете. — Они не могли выбрать другое фото?
— Не так уж и плохо, — отвечает Малин. — Могло быть хуже.
— То есть? Ты что, не знаешь, как я выгляжу? Они выбрали эту фотографию, чтобы продемонстрировать наше отчаяние.
— Карим, забудь об этом. Завтра ты опять будешь в газете, обязательно. И мы ведь не отчаялись, или как?
— Малин, никогда нельзя отчаиваться, ни за что.
Малин заходит в свою электронную почту. Обычные административные рассылки, немного спама и вот — письмо от Юхана Якобссона.
«До сих пор на жестком диске ничего не нашли. Осталось проверить всего несколько папок».
А вот письмо, помеченное красным: «Позвони мне».
От Карин Юханнисон.
Разве она не может позвонить сама?
Но Малин знает, как это бывает. Иногда почему-то легче отправить письмо.
Она пишет ответ: «Что-нибудь новое?»
Кликает на «отправить». Проходит не более минуты, и в папке «входящие» появляется новое сообщение от Карин: «Ты можешь ко мне подъехать?»
Ответ: «Буду в лаборатории через десять минут».
В кабинете Карин Юханнисон в ГКЛ нет окон. За исключением стеклянной перегородки, отделяющей комнату от коридора, стены от пола до потолка увешаны простыми книжными полками, а на письменном столе кучи папок. Бросается в глаза толстый ковер на желтом линолеуме — красный в крапинку, настоящий дорогой ковер, который, насколько известно Малин, принесла сюда сама Карин. Он придает комнате, несмотря на царящий здесь беспорядок, благородный и уютный вид.