Зимопись. Путь домой. Веди
Шрифт:
– Еве нравятся игры? – спросил я для начала.
– Конечно, нравятся. – Ева с блаженством потянулась.
– Какие?
– Вот эти. – В тоне почувствовалось раздражение.
Дескать, разве не понятно, что ли?
На языке висел вопрос «Какие еще игры нравятся Еве», но сработала внутренняя система самозащиты. В качестве других игр мне могут предложить совершенно для меня неприемлемые. Я и эти позволял себе скрепя сердце, признавая за ними право на существование лишь потому, что «партнерша» у меня – в кавычках. Смахивание пыли со статуи
Это сказывалось на моих мужских реакциях. Их не было. Это огорчало Еву, но дело компенсировали мои старания в других направлениях.
Для удобства – своего, как объекта получения удовольствия, и моего, как источника этих удовольствий – Ева раскинулась на сене звездочкой животом вниз и лицом чуть влево, чтоб не терять меня из виду. В целом она мне доверяла, и ее глаза при мне, активно действующем, закрывались крепко и надолго, и спали мы теперь рядом. Мои одежда и амуниция ждали своего часа в другом конце двора, что-то брать без объяснения или надевать мне запрещалось. Никакого свода запретов при этом не озвучивалось. Каждый окрик рождал новый запрет, и повторять нарушение я не решался.
Дожди, видимо, исчерпали сезонный ресурс в дни нашей с царицей переправы. Небо про них забыло. Кожа ощущала освежающий ветерок, в бок покалывало сухими тростинками. Я лежал на левом боку и правой рукой совершал над Евой «утешающие» пассы. Бурный момент мы уже миновали, теперь Еве хотелось чего-то расслабляющего или нового. Поэтому я завел разговор про игры. Начнем с малого, а там, может быть, и до наручников или приковывания к кровати дело дойдет. Глядя на Еву, я чувствовал, что могу быть садистом. Мало того, я хотел быть садистом. Плохо, что порыва она не оценит: вряд ли мазохистская черточка в ней выражена до такой степени, чтобы позволить рабу над собой издеваться.
А хотелось бы.
Я с нажимом провел пальцем между лопатками Евы, так близко от желанной тонкой шеи: вверх, уголком вниз и поперек. «А».
– Какую букву Чапа написал Еве на спине?
– Букву?
Голос сквозил полным непониманием.
Она не умеет читать?!
– Чапа может поиграть с Евой в угадайку. Каким пальцем он коснулся Евы?
– Указательным.
Я быстро сменил средний палец, которым действительно писал, на безымянный – вдруг у беляков тоже есть неприличные жесты? – и вынес кисть с отставленным пальцем на вид:
– Неправильно. Но один из пяти угадать сложно, лучше сделать по-другому…
– Ева поняла. Теперь Ева будет загадывать. Ложись.
Она провернулась на бок и занесла надо мной руку.
Я покорно замер. В спину сильно надавило, почти ударило.
– Указательный, – сказал я.
– Средний! – Ева показала палец и залилась
Вряд ли жест что-то значил, просто ей нравилась игра. А мне, вообще-то, стало неприятно.
– А сейчас? – Тычок между лопаток был точно таким же.
– Средний.
– А вот и нет! Указательный!
Ева ликовала и веселилась как ребенок.
Я понял, что никогда не угадаю. Она так же меняет пальцы, а проверить невозможно. Я привел эту игру в качестве примера. Нужно было выбрать что-то более умное.
Еву действительно радовало, что обман не доказать, поэтому она выиграла у меня раз пятьдесят. Мне это давно надоело, и, наконец, стало надоедать и Еве.
– Какие игры знаешь еще? – спросила она.
Кажется, удовольствия от произошедшей глупости Ева получила больше, чем от моих предыдущих стараний.
От злости, что так бездарно теряем время (нам все же не по три годика), я показал детский фокус: схватил себя за поднятый вверх большой палец и, незаметно загнув его внутрь ладони, другой рукой сделал вид, что оторвал его.
Ева открыла рот. В глазах стояло недоумение:
– Должна быть кровь. Почему нет крови?
И это все, на что способны ее мозги?
Я «приделал» большой палец обратно и продемонстрировал вновь ставшую целой руку.
– Как ты это сделал?! – На меня глядели выпученные глаза.
Я показал.
Ева была в восторге:
– Ха-ха-ха! А еще что-нибудь?
Почему память так устроена, что когда надо, она все забывает, а потом, когда уже поздно, вываливает горы нужной информации?
Все, что я вспомнил – это покрутил пальцем у виска, одновременно с поворотом вперед вытаскивая, а при повороте обратно убирая язык.
– Еще!!!
Радости у Евы было, как говорится, полные штаны, если б она была в штанах. Несоответствие формы и содержания резало глаз. Взрослая девица в самом соку, познавшая все нескромные утехи, восторгалась как малое дитя от совершеннейшей ерунды.
Я зажал в кулаке обломок тростинки и выставил оба кулака вперед:
– В левом или правом?
– Что?
– Что-то. В одном кулаке что-то есть, в другом пусто. Надо угадать, в каком есть.
– В правом!
Я развернул кулак и раскрыл ладонь, в ней не было ничего. Тростинка оказалась в левом.
Ева нахмурилась.
– Плохая игра. Нельзя выиграть.
Это следовало понимать как «нельзя мухлевать, поэтому выигрыш не гарантирован». С точки зрения Евы условия были плохими.
Я предложил другую игру:
– Называется «прятки». Один отворачивается и считает до десяти, второй прячется…
– Еве нравится, – перебила Ева. – Считай!
Остальным правилам, видимо, придется подождать. Я отвернулся и закрыл глаза руками:
– Раз, два, три, четыре…
На крыше кухни, у печной трубы, громко ухнуло и заскрипело.
– …Восемь, девять, десять. Иду искать.
Я открыл глаза и обернулся.
Естественно, первым делом хотелось осмотреть крышу кухни. Я начал издалека: