Златовласка
Шрифт:
Я быстро обошел вокруг стола, чтобы прекратить этот истерический смех, прежде чем проснется Джоанна. Я положил руку ей на плечо, а она вдруг отпрянула, как будто по руке у нее проползла змея. Истерический хохот внезапно оборвался, но тут же сменился чем-то более грозным и опасным. Она вдруг схватила ножницы. Ее рука взметнулась вверх, и в то же время Сьюзен вылетела из-за стола, так что оба движения слились воедино.
Она сжимала ножницы как кинжал. Охваченная яростью, она без раздумий и колебаний атаковала меня. Острые концы ножниц были всего в дюйме от моего живота, когда я перехватил ее руку и блокировал прямой удар. Она вырвала руку, снова сделала выпад, и на этот раз ей удалось распороть мне рукав пиджака. Она хрипло и прерывисто дышала. Я уже не
И тут раздался крик.
На какое-то мгновенье я подумал, что это кричу я. Я вытянул кровоточащую ладонь навстречу Сьюзен, рот у меня был открыт – так что было бы естественным, если бы кричал я. Но кричали позади меня. Я метнулся влево – отчасти, чтобы избежать очередного удара ножниц, а отчасти – чтобы выяснить, кто же там кричит. В дверях стояла моя дочь Джоанна в длинной ночной рубашке. Глаза у нее были широко раскрыты, рот распахнут в крике, и этот ее вопль поднял бы мертвых из могилы. Этот вопль, полный ужаса и неверия в происходящее. Он заполнил комнату и остановил кошмар. Ножницы опустились. Сьюзен, словно не веря, уставилась на свою правую руку. И рука и ножницы ходили ходуном, как в лихорадке. Сьюзен уронила их на пол…
– Убирайся, – глухо пробормотала она. – Убирайся отсюда, негодяй!
Джоанна бросилась к ней в объятия.
Через частично приоткрытые шторы пробивалось солнце. Я открыл глаза и зажмурился. Я лежал на кушетке в своем кабинете. На часах было 8.15 утра. Ночной кошмар закончился.
Я посмотрел на забинтованную левую руку. Повязка была насквозь пропитана кровью. Вставать не хотелось. Казалось, идти было некуда. Перед моими глазами встала картина: дочь в объятиях Сьюзен. Я потряс головой, желая освободиться от этого навязчивого образа, с усилием поднялся с кушетки и снова посмотрел на часы. Одежда моя была в полнейшем беспорядке: я спал не раздеваясь. На ногах ничего не было. Туфли с засунутыми внутрь носками стояли возле стола. Меня бросило в дрожь при мысли о том, что придется принять душ, а потом одеться в тот же костюм, в котором я был вчера. Но я ушел из дому, не взяв с собой ничего. Повернулся, вышел из кабинета, прошел по коридору к двери, и дверь со щелчком захлопнулась за мной. Щелк! Моя дочь в объятиях Сьюзен. В объятиях своей матери, а не в моих!
Я пересек кабинет, открыл дверь и прошел по коридору в душ. Костюм я повесил на крючок в надежде, что под воздействием пара часть морщин разгладится. Насчет рубашки что-либо предпринимать было бесполезно: придется одевать так, как есть. Но что меня беспокоило – так это носки: ведь я проходил в них весь предыдущий день. Даже если их постирать, они все равно не успеют высохнуть к началу рабочего дня. Стоя под душем, я размышлял, с чего мне начать день. Вода была горячей, и пар дремотно обволакивал меня. Мне придется позвонить Эгги. Джеральд с детьми к тому времени уйдет – хотя какое это имеет значение? Джеральд теперь и так знает. А может, позвонить и просто сказать: «Привет, это Мэттью Хоуп, могу я поговорить с Эгги?»
Я попытался убедить себя, что прошлой ночью ничего из ряда вон выходящего не случилось.
Пар поднимался кверху, заволакивая, казалось, туманом весь мир. Я думал о своей дочери, о том, как она, не раздумывая, бросилась в объятия Сьюзен. Неужели все дети после развода или разрыва бросаются к матерям? Карин Парчейз не пожелала звонить своему отцу, а вот своей матери позвонила сразу же, как только получила письмо Майкла. Она пыталась
Стоя под душем, я заплакал.
Без десяти девять я закончил бриться, но лучше себя не почувствовал. Морщины на моем костюме разгладились, но от этого он не стал выглядеть приличнее. Носки я еще не надевал: они вызывали у меня отвращение. Я набрал номер Эгги. На другом конце линии зазвонил аппарат. Один звонок, второй, потом еще и еще. Моя рука, держащая трубку, вспотела: у меня не было никакого желания беседовать с Джеральдом Хеммингзом. Телефон продолжал звонить. Я уже собирался положить трубку, как вдруг послышался ее голос:
– Алло?
Еле слышно. Я сначала решил, что Джеральд еще не ушел. Подумал, что она шепчет в трубку, притаившись где-нибудь в углу.
– Эгги?
– Да.
– Ты одна?
– Да.
– Что случилось?
– Просто показалось… пожалуйста, Мэтт, прости меня, – прошептала она и заплакала.
Я помолчал.
– Эгги, – снова позвал я через несколько мгновений.
– Да, дорогой.
Она продолжала всхлипывать. У меня в памяти снова возникли пальцы Сьюзен, марширующие по столу: Эгги в объятиях своего мужа, когда он возвращал ее к жизни.
– Расскажи мне, что случилось.
– Я подумала… – Она судорожно вздохнула, и я вдруг потерял терпение. Я рассердился. На нее? Или на себя?
– Подумала о чем?
– Что ты… так никогда и не скажешь. Я…
– Эгги, я же тебе обещал!
– Я знаю, но… – Она всхлипнула. Последовало продолжительное молчание. Я ждал. Она высморкалась. Я представил ее себе с заплаканными глазами. – Прошлой ночью совсем одна, – она снова заплакала. Я посмотрел на часы. Было без пяти минут девять. Я хотел, чтобы она рассказала мне наконец, что же произошло, и повесила после этого трубку. Я вовсе не жаждал объясняться с ней по телефону в присутствии моего партнера Фрэнка. Что я скажу ему? И что подумает обо мне мой циничный нью-йоркский друг, когда я расскажу ему, как Сьюзен прошлой ночью атаковала меня с ножницами в руках? Какова будет его реакция, когда я сознаюсь в том, что с мая прошлого года у меня роман с Агатой Хеммингз?
– Эгги, зачем ты ему рассказала?
– Потому что я поняла, что все кончено.
– Что кончено? Как ты могла подумать такое? Я обещал тебе вчера днем…
– Но ты ведь ей так и не сказал?..
– Я обещал, что скажу ей!
– Но ты этого не сделал?
– Черт побери, Эгги…
– Тебя не беспокоит, что я пыталась покончить с собой?
– Ты знаешь, что беспокоит, но ради Бога…
– Я слушала радио.
– Что?
– Я слушала радио, когда это случилось. Передавали один из фортепианных квартетов Стравинского. По понедельникам передают камерную музыку. Муж внизу смотрел телевизор, а я читала и слушала музыку, как вдруг я поняла, что ты так никогда этого не сделаешь – никогда ей не скажешь. Я пошла… я встала с кровати и пошла в ванную – на мне был пеньюар, который ты подарил мне на Рождество, а я говорила, что это мама мне прислала из Кембриджа, голубой с кружевной отделкой. Там хранились таблетки еще с той поры, когда Джулия болела коклюшем и я не могла спать ночами. Я забрала их с собой в постель и проглотила не запивая. Я просто бросала их в рот, пока… – Она снова всхлипнула. – Понимаешь, Мэттью, все казалось таким бессмысленным! Моя жизнь без тебя… Она бессмысленна!
– Что же нам теперь делать?
– Не знаю, Мэттью. Так что мы будем делать?
– Не знаю.
– А когда ты будешь знать?
– Мне нужно время, чтобы…
– А у меня нет времени! – перебила она и бросила трубку. Послышался щелчок, а затем молчание. Я снова набрал ее номер. Раздались гудки. Я решил подождать, но вдруг испугался, что оставшиеся таблетки…
– Алло?
– Эгги, только не бросай трубку.
– Чего тебе, Мэттью?
– Когда я смогу с тобой увидеться?