Злая любовь
Шрифт:
— Хотя, — добавил Лаборд, — сегодня ты не совсем женщина: на тебе свитер и брюки. Ни малейшего просвета. Ты так боишься меня?
Она, должно быть, покачала головой.
— Нет, себя, — услышал я ее тихий голос.
Но это уже не был голос моей жены. Это был голос той, другой женщины, признающейся в своем желании, в том, что ее покидают последние силы для сопротивления.
Снова наступило молчание. Я был вынужден воображать, чем они там занимаются — господи, какая мука! Он, должно быть, поднял ее с колен и прижал к себе.
— Твое тело напряглось под моей рукой, а сосок твердый и торчит. Знаешь, о чем он говорит? О том, что ты меня хочешь.
— Действительно?
Она начала смеяться тем же смехом, что и в нашу брачную ночь, но на сей раз с явным налетом страсти.
— Ну, признайся, что ты меня хочешь!
— А разве вы не сделали для этого все возможное?
Она признавалась уже во второй раз. Но он был слишком тонким игроком, чтобы тут же воспользоваться этим. Его рука, должно быть, переместилась с ее груди на бедро, чтобы ласкать его. Она отступила на несколько шагов, он последовал за нею.
— Ты боишься моих рук? Однако между ними и тобой плотная ткань, которую ты выбрала, и которая, к тому же, усеяна пуговицами и крючками. Чего же ты боишься?
Теперь они были почти надо мной, она прислонилась к стене, я слышал их глубокое и встревоженное дыхание. Я догадывался, что она вся напряжена, а он едва касается ее одежды, чтобы не испугать ее раньше времени. Мне казалось, я слышу шуршание ткани под его рукой и приглушенные стоны Одиль.
Мои ногти впились в ладони. Со лба текли крупные капли пота, и одновременно я чувствовал, как растет во мне неудержимое желание обладать этой женщиной, которая будет совсем иной, когда несколько часов спустя окажется рядом со мной на соседней постели.
Слова Лаборда вонзились в меня, как нож:
— Вот под моей рукой нежный мох твоего живота, я чувствую его под тканью. Признавайся!
— Я признаюсь!
Ах, этот прерывающийся голос моей жены! Мое бешенство, мои страдания, моя ревность самца были таковы, что я едва не выскочил из своего убежища и не набросился на эту парочку.
— Твои ноги дрожат, они сомкнулись с восхитительной энергией. Ты боишься их чуть-чуть расслабить? Неважно! Через три дня, через неделю, а может быть, и в следующий раз они раздвинутся сами, и я войду в тебя до самой глубины.
— Да, в следующий раз, я вам это обещаю, — почти простонала она.
У нее вырвался глубокий, долгий стон. Должно быть, она испытала первый прилив наслаждения от мысли о недалеком будущем.
Руки Лаборда, кажется, стали более настойчивыми.
— Нет, не сегодня, — умоляюще прошептала она.
Ее каблуки быстро простучали по полу. Должно быть, она отступила на несколько шагов. Очень вовремя, я больше не мог сдерживаться.
— Кстати… — Она сменила тон, словно освободившись от чего-то. — Кстати, вы знаете, что случилось
— Нет.
— Она завела себе любовника. Уже на втором свидании. Это тоже наше второе свидание, и я не хочу поступать так, как она.
— Но мы зашли уже гораздо дальше. Не забывай, что у нас столько же свиданий, сколько было писем.
— И каких писем! — сделала она попытку улыбнуться. — Я их все вчера перечитала. Если бы моя мать увидела такую корреспонденцию… — Она замолчала, а потом добавила мечтательным голосом: — Все равно! Я даже не могла себе представить, что приду к этому так быстро…
— Но мы еще не дошли! — воскликнул он. — Ты очаровательна, когда сопротивляешься, и это еще только начало.
Этот человек обладал дьявольским искусством незаметно подталкивать Одиль к пропасти падения. Даже тогда, когда он понял, что на следующем свидании она будет принадлежать ему, он попытался внушить ей, что ее падение еще далеко, а ее уверенность в себе так крепка, что она спокойно может позволить ласкать себя. С ней ничего не может случиться.
— Очаровательная пытка, не правда ли? Каждый раз хотеть друг друга немного больше и отказываться от этого…
Я не расслышал ее ответа.
— Сожаление? — спросил он.
— Нет, чувство близкого поражения. Вы видите, я признаюсь, я откровенна. Но почетное поражение, если можно так выразиться, потому что я сама выберу день и час. — Она издала легкий смешок и поправилась: — Нет, ночь! Но это все равно. А я-то считала себя свободной от подобных историй… Знаете, до вас я никогда об этом не думала.
— Ты делаешь мне комплимент.
— Я считала, что все эти вещи совершенно неотделимы от любви, происходят из-за любви и оправдываются только любовью. И я наблюдаю за собой теперь, когда нет никакой любви…
— Это еще один плюс.
— Я уже ничего больше не понимаю и не узнаю себя. Бывают моменты, когда я краснею перед мужем. Он так на меня смотрит… как будто что-то подозревает, как будто высматривает на моем теле те места, которых касались ваши руки…
— Ба! Что он может подозревать? Дело в том, что он присутствует при преображении женщины, ничего в этом не понимая, женщины, которую он ничему не научил, которой он ничего не дал или дал так мало, что об этом не стоит и говорить.
Она помолчала мгновение. Потом насмешливо произнесла:
— Кстати! А знаете, что он мне сказал о вас вчера вечером после бриджа?
— Думаю, что сейчас это узнаю.
— Он сказал, что на вас не стоит полагаться.
До меня донеслось какое-то приглушенное ворчание.
— Спасибо! Это в связи с чем?
— О Боже, я уже не помню! Думаю, он заметил вашу рассеянность во время игры… А, вспомнила! Я ему сказала… — Она замолчала, а потом сказала полуумоляюще, полунасмешливо: — Оставьте же в покое мое несчастное тело хоть на минуту. Вы терзаете его, а вместе с ним и меня.