Зло
Шрифт:
— Борис Николаевич, — Ельцов разлил водку, — слава богу, разные документы видел, а об этой кассете ничего не знаю.
— Надо срочно брать этого Ястреба, — сказал Баринов.
— Поздно, — ответил Ельцов, — поздно, коллега. Он три дня, как похоронен.
— Насильственная? — усмехнулся Михеев.
— Нет, вульгарный инфаркт.
— Болел?
— Наверно, — равнодушно ответил Ельцов.
— Я не буду спрашивать, как вам удалось получить эти откровения, — разрезая кусок свинины, сказал Михеев, — это
— Не надо благодарить меня. Помогите Юрке.
Михеев поставил на стол кружку с квасом, ответил резко:
— Помогу.
— Вы знаете как? — поинтересовался Баринов.
— Знаю. Где у вас телефон?
— В Юркиной комнате.
Генерал вышел.
До сидящих на кухне доносились обрывки разговора, но они поняли, что говорит он с редактором «Литературной газеты». Через некоторое время появился улыбающийся Михеев.
— Игорь Дмитриевич, у вас должны были сохраниться документы, которые Юрий использовал, работая над статьей.
Ельцов помолчал, прищурился хитро.
— Найду.
— Отдайте мне, я передам их журналисту, который будет писать статью в защиту вашего племянника.
— В «Литературке»?
— Именно.
— Но они палец о палец не ударили в его защиту. Юрка перед арестом работал у них.
— Игорь Дмитриевич, не будем вспоминать старое, — вздохнул Михеев.
— Будем, Борис Николаевич, чтобы точно знать, что ожидает нас в недалеком будущем. Юрка у меня один, я его воспитал, и какая-то сволочь Шорин за несколько дней лишил его доброго имени, профессии, квартиры.
— Жены, — вмешался Баринов.
— За это, Виктор, я ему готов любой стол в «Арагви» накрыть. Лена оказалась плохим человеком, мерзким даже. Она оставила Юру без квартиры, машины, даже шмотки его заграничные распродала. А документы я дам. Кстати, кто писать будет?
— Главный сказал, что поручит это Андрею Вайнбургу.
— Вот это да! Такому журналисту поверят.
— Короче, — Михеев встал, посмотрел на часы, — после публикации мы свяжемся с Верховным судом относительно реабилитации журналиста Ельцова.
Игорь Дмитриевич проводил гостей и пошел мыть посуду. Он не любил, когда на кухне был беспорядок. Он щеточкой с мылом тер тарелки и думал, что друзья-чекисты, выйдя за порог, вполне могут забыть о своих обещаниях. Он не осуждал их. Сам поварился в этом котле, большую часть жизни потратив на доказательства вины других людей. Правда, его клиентура в основном была полной мразью, и он ни минуты не жалел о тех, кого подстрелил при задержании или отправил надолго валить древесину, но жить в шкуре охотничьей собаки, отлученной от дела, — состояние неприятное.
Пока Юрке он ничего говорить не будет, пусть появится статья в
Месяц назад он говорил Юрке о неистребимом механизме зла, который, к сожалению, управляет всей их жизнью. Бог даст, Юрку реабилитируют, даже помогут пристроиться в какую-нибудь газету, но он все равно будет числиться человеком неблагонадежным. Такова партийная мудрость. Много горького достанется на долю его племянника. Потому что зло непобедимо. А жизнь в стране, быстрыми темпами строящей коммунизм, совсем не похожа на сказку «Конек-горбунок».
Никогда Юрке не отмыться ни в котле с горячим молоком, ни в кипятке, ни в ключевой воде. Слишком хорошая память у партийных начальников. Слишком уж явно они делят людей на своих и чужих. А семья Ельцовых всегда была чужой для власть имущих, потому что кланяться не умела.
Юрий Ельцов писал ночью. День был заполнен до предела, он готовил своих пацанов к открытому первенству московских клубов. Однажды к нему на тренировку пришел Хамид и долго смотрел, как Ельцов работал с мальчишками.
В перерыв Юра сел рядом с ним.
— Ну что, Хамид, нравится?
— Знаешь, Юра, я тебя не понимаю. Сегодня читал кусок сценария, который ты мне передал, отлично получается.
— Ну ты что-то сильно ручку на себя взял.
— Нет. Нет. У тебя талант. Ты увидел в этой дыре Гасан-Кули столько прекрасного. Ты, человек, родившийся и всю жизнь проживший в России.
— А почему выбрали Гасан-Кули?
— Наш секретарь по идеологии из этих мест.
— Понятно. Значит, я воспеваю родину вашего вождя. Вроде как приглашенный акын.
— Неправильно говоришь, — Хамид вскочил, — зачем так говоришь, ты о моих земляках пишешь. Но помни… — Хамид наклонился к Ельцову и сказал таинственно: — Фильм обязательно получит Госпремию нашей республики.
— Заранее поздравляю тебя.
— А себя?
— А на мне срок висит. Я урка, недавно освобожденный, мне судимость снимать надо.
— Послушай, поехали к нам. Там мы ее в два дня снимем.
— Не получится. Я должен в течение года ударным трудом оправдать доверие народа и любимой партии.
— Слушай, поехали к нам, у нас для друзей народ и партия добрее.
— Нет, Хамид, я уж здесь повоюю.
— Ну, смотри, только ты помни, что должен сдать сценарий в срок. Я завтра улечу и вернусь через месяц.
— Задержись, дружище, на неделю и увезешь и сценарий и текст с собой.
— Хоп.
Хамид хлопнул ладонью по ладони Ельцова.
— Так тому и быть. Я в тебе не ошибся.
Он пошел к двери, талантливый парень из урюково-хлопковой республики. Человек правящего клана. Но хороший человек.