Зло
Шрифт:
Мягко, но решительно он освободился от их захватов.
«Сейчас я не отказывался от обыска, — констатировал он. — Значит, могу идти».
Они нерешительно посмотрели друг на друга.
«Или бежать, если захочу», — добавил он и повернулся. И продолжил свой путь, напряжённо прислушиваясь. Чтобы знать, надо ли отрываться от слежки.
Кто-то из них явно шел за ним. Но, судя по звуку шагов, только один человек. Легко освободиться и убежать, не нарушая параграфа тринадцать, он мог только от одного человека. Иначе нашлись бы свидетели.
«Подожди, — сказала она. — Не иди так быстро».
Он
«Привет, — сказала она. — Я — Мария».
Она говорила с сильным финским акцентом.
«Что ты хочешь?» — поинтересовался он, не спуская взгляд с ищеек. Их стало больше — за счёт прятавшихся в лесу.
«К чему такая подозрительность? — сказала она на своём звонком финско-шведском. — Я только хотела поговорить с тобой. Это ты — Эрик?»
«Да, я».
Она спокойно подошла к нему и без колебаний взяла под руку.
«Пойдём, пройдёмся немного», — сказала Мария. Она была чуть ниже его ростом. И года на три-четыре старше.
Они подошли к следующей засаде. Там, видно, уже доперли, что Эрика только что успели обыскать. Возможно, в её присутствии они не решились повторить шмон. Так или иначе, Эрик и Мария смогли пройти мимо без помех.
«Я видела тебя как-то вечером, — сказала Мария. — Было потрясающее зрелище».
Он задумался. Снег скрипел под их ногами.
«Я не понимаю, что ты имеешь в виду», — сказал он таким тоном, как будто тема разговора совсем не вызывала у него интереса.
«Когда ты надавал этим чёртовым ублюдкам по морде».
Он слышал этот голос раньше. Вне всякого сомнения.
«Я знаю, — сказал он. — Однажды, когда они побили моего лучшего друга в квадрате, кто-то из вас, там наверху, крикнул „Чёртов Шлем из Дерьма“. Это ты?»
«Ну конечно, я», — сказала она.
Снег скрипел под их ногами. Они, очевидно, прошли мимо последней ударной группы.
«Ты гуляла здесь в тот вечер, когда члены совета получили трёпку?» — спросил он.
«Да, я видела всё. Ты настоящий герой».
«Почему ты думаешь, что это сделал я?»
Она выдержала паузу в несколько минут, опустив глаза на свои остроносые финские кожаные сапоги.
«У меня дома есть брат, который похож на тебя, — сказала она. — Он не мастер поговорить, но просто с ума сходит, когда видит какую-нибудь несправедливость. Его зовут Микко».
Потом они снова шли молча.
«Ты из Хельсинки?»
«Нет. Из Саволакса».
Саволакс. Это звучало красиво, но не сказало ему ничего.
«Ты собираешься разобраться с ними со всеми? Одного за другим?» — поинтересовалась она как-то очень естественно.
Это она крикнула Шлем из Дерьма в тот раз и закрыла окно. Невозможно, чтобы это было ловушкой, чтобы она сотрудничала с советом.
«Да, — сказал он. — Больше всего я хотел бы разобраться с ними со всеми. Поочередно».
«Ты похож на Микко, — сказала она немного спустя. — Когда я ездила домой в последний раз и рассказала о твоём друге, он заявил, что таких, как ваши члены совета, надо подвергать публичной порке. Вот белые финны были такими. Во время классовой борьбы, ты знаешь».
Он
«Нам пора вернуться, — сказал он. — Через двадцать минут звонок, и все младшие обязаны быть на месте».
Она всё ещё держала его под руку. Они шли молча, только снег скрипел под ногами.
Маленькая тропинка вела к зданию персонала. Посещение которого, как было известно, каралось самым строгим образом.
Он отчётливо видел её лицо. Оно было совсем рядом.
«Ты выйдешь завтра вечером?» — вдруг трепетно спросил он, оглядывая её остроносые кожаные сапоги.
«Да, — сказала она. — Конечно, выйду. В восемь часов на дороге к киоску».
А потом она повернулась и ушла, растаяла в темноте. Он ещё какое-то время слышал, как скрипит снег под её сапогами.
На второй вечер она поцеловала его. Он наклонился к ней, когда они забрались подальше от наблюдателей. Чтобы (как он, по крайней мере, сказал) вдохнуть запах ландыша. Этот запах, с которым еще долго ассоциировалось у него понятие красоты, преследовал его потом многие годы. Он понимал, конечно, что так пахнут дешевые духи. Но так уж оно запечатлелось в потаённых уголках его памяти. Именно запах стал причиной или извинением, когда он потянулся к ней губами, а она медленно подняла руки, провела нежными ладонями по его щекам, осторожно притянула его к себе и поцеловала.
Его любовь своей естественностью и неудержимостью напоминала прорыв плотины.
Но сначала он не мог понять, почему она пошла за ним в тот вечер. Он раньше видел её вскользь, сквозь круглые стёкла дверей в столовой. Ну и, пожалуй, замечал, как она наблюдала за ним. Да и сам поглядывал на неё украдкой. Но все-таки — почему?
Она рассказывала ему о другом мире в Щернсберге.
О здании для персонала, где вечером и ночью все говорили по-фински. Они называли заведение местом для белых, которые вскоре превратятся в эксплуататоров, станут, короче говоря, классовыми врагами. А еще, признавалась она, многие ее подруги позволяли ухаживать за собой богатым мальчикам, которые за несколько дней тратили на всякую ерунду больше, чем они зарабатывали за две недели. Находились ведь и такие, вроде одной её знакомой тоже родом из Саволакса, которые вообразили себе, что можно выйти замуж за богатого. Эрик ведь понимает, почему запрещено посещать дом персонала в ночное время? Хотя девушки вроде нее никогда и представить себе не могут, что отдадутся кому-то из классовых врагов.
Было что-то одновременно милое и пугающее в её манере говорить о враге. Который в её представлении выглядел совершенно иначе, чем для него. Неужели можно ненавидеть людей только за то, что они имеют много денег? Да, можно, когда ты родом из Саволакса, и твой заработок составляет 125 крон в неделю, и ты не можешь состоять ни в каком профсоюзе.
«Но в таком случае я ведь тоже… один из них».
«Нет, ты не такой, — сказала она кротко. — Я увидела тебя, когда ты в первый раз оказался в квадрате. Получилось прекрасное зрелище. И потом на прошлой неделе. Ты знаешь».