Злодей. Полвека с Виктором Корчным
Шрифт:
– Садитесь, садитесь, мы у Беллы сейчас чай закажем, а вот, взгляните на позицию, – с этими словами он начал расставлять фигуры.
– Виктор, вы не поняли. Я решил вообще оставить игру, уйти из шахмат!
Опешив, он оторвал взгляд от доски:
– Как вы сказали? Уйти из шахмат? То есть как?! Вообще оставить шахматы?! Ничего не понимаю!.. Лучше посмотрите на позицию… А впрочем, чем же вы собираетесь заниматься?
– Сам не знаю, еще не решил, но шахматы мне надоели…
Повисла пауза. Корчной задумался.
– Даже не знаю, что сказать вам. Просто
– На завод? В отдел труда и зарплаты? Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду!
Прыскал знакомым смешком, кричал жене в пространство:
– Белла, иди сюда! Знаешь, что Генна говорит? Он решил уйти из шахмат!
В ответ на повторяющийся ими обоими очевидный вопрос – что же я собираюсь делать? – говорил, что сам еще не знаю, но логичного недоумения рассеять не смог. Не помню, смотрели ли мы что-либо в тот день на шахматах, но после чаепития я быстро откланялся.
На следующий день утром в коридоре коммунальной квартиры, где я жил, раздался телефонный звонок. Едва поздоровавшись, Виктор торжествующе объявил:
– Генна, я вас вычислил! Вычислил!
Запираться было бессмысленно, и я спросил:
– И что вы думаете по этому поводу?
– Ну не по телефону же мы будем обсуждать эту тему, – резонно заметил Корчной.
Мы встретились в шесть часов вечера того же дня у Казанского собора, напротив памятника Барклаю де Толли, и не спеша двинулись по Невскому к Московскому вокзалу. Говоря только о моей возможной эмиграции, повернули обратно и, проделав тот же путь, дошли до Адмиралтейства. Стемнело.
– Вам следует начать учить английский, научиться водить машину и печатать на машинке: все эти вещи могут очень пригодиться, как бы ни сложилась в дальнейшем ваша жизнь, – советовал мне Виктор.
Расставаясь, он заметил:
– В любом случае, вас ожидает очень непростой период, поэтому, пока суть да дело, предлагаю для начала сделать для меня кое-какую работу, ну, скажем, рублей за сто… Не могли ли бы вы сделать подборку партий по варианту…
Хотя события того времени по насыщенности и напряженности намного превосходили каждый год из 28 лет моей прожитой до того жизни, какие-то детали этой встречи уже изгладились из памяти, но общее впечатление дружеской поддержки с его стороны и желания хоть чем-то помочь отпечаталось очень отчетливо. Правда, одобряя мой план, Виктор считал его делом на редкость длительным, растянутым, как он полагал, на долгие месяцы, а то и годы.
Тогда я много времени проводил с известным в Ленинграде шахматным деятелем Леонидом Михайловичем Левантом (1928–2017), уехавшим с семьей в Израиль на следующий год, но уже тоже твердо принявшим решение об эмиграции. У Леванта было немало знакомых, обещавших, что с устройством на какую-нибудь неприметную работу у меня проблем не будет.
Особенно меня привлекала работа сторожа: занятость – 24 часа кряду, зато потом – трое суток свободны. Зарплата, правда, всего 80 рублей, но главным
На деле всё оказалось не так просто. Запомнился последний визит, на небольшой завод, кажется, на Выборгской стороне. Начальник отдела кадров, какой-то отставной военный, долго вертел в руках мою трудовую книжку: университетское образование, тренерская работа во Дворце пионеров, пристойная заработная плата и вдруг – сторожем. Нет, здесь что-то не так. Что не так, понять он не мог, но чувствовал какую-то нестыковку.
– А чего это вы уволились из Дворца, – спросил кадровик, – и идете на такую работу, к тому же значительно ниже оплачиваемую?
К этому вопросу я был готов и начал бубнить, что всё надоело, что голова забита шахматами и хочется передохнуть, и тому подобный вздор. Он посмотрел на меня внимательно еще раз и резко произнес:
– Учеником слесаря возьму!
Это стало последней каплей. Сказав, что подумаю, я попрощался и вышел из кабинета. Одно дело сидеть в будке сторожа и читать книжки, другое – каждый день приходить в цех и восемь часов кряду с напильником в руках заниматься полнейшей бессмыслицей в течение нескольких месяцев.
И мне осталось прибегнуть к нежелательному варианту: просить характеристику по прежнему месту работы – во Дворце пионеров.
Директриса Дворца, брошенная туда с комсомольской работы, Галина Михайловна Чернякова души во мне не чаяла. Ее кабинет находился совсем рядом с шахматным клубом, и мы частенько сталкивались, а то и перебрасывались словцом-другим.
Галина Михайловна уже знала, что я с месяц назад уволился из Дворца пионеров, и удивилась, увидев меня снова.
– Привет, Генна, чего это ты? – спросила она, увидев меня в приемной, где я беседовал с ее очаровательной секретаршей Ирочкой. Директриса говорила мне «ты», я ей – «вы», как это было заведено в советской табели о рангах.
– Я к вам, Галина Михайловна, по делу.
– Ну заходи, заходи, садись, – директриса была сама любезность. – Выкладывай, что у тебя за дела… Жаль, что ты ушел от нас. У меня дочка шахматами заняться хочет, думала ее в сентябре тебе отдать… Ну, что за дела у тебя такие?
Повисла пауза: я не мог произнести ни слова. Ведь сейчас я еще вполне лояльный гражданин, а через минуту, сам подвергнув себя остракизму, превращусь в антисоветчика и предателя.
– Мне нужна характеристика с места работы, Галина Михайловна, – наконец выдавил я из себя.
– Характеристика? Какие проблемы!
За пару лет до этого я оформлял характеристику для какой-то так и не состоявшейся зарубежной поездки, и той характеристике, сохранившейся у меня до сих пор, мог бы позавидовать каждый.
– Но это не совсем обычная характеристика, – бессознательно откладывал я аутодафе.
– Не понимаю, какая-такая необычная характеристика, куда? Ну что ты тянешь дыню за пупыню? Выкладывай! – настаивала Галина Михайловна. Она нахваталась на комсомольской работе разнообразных выражений и иногда употребляла их, показывая близость к простому народу.