Злодей. Полвека с Виктором Корчным
Шрифт:
– Слушай, – сказал Аркаша, – это правда, что о тебе говорят?
– А что говорят? – не пощадил я Левина.
– Ну, это самое… Ну, ты сам понимаешь… – еще раз оглянувшись, Аркаша решился. – Ну, насчет Израиля…
– Правда, – признался я.
– М-даа… Ну что же тебе пожелать? Что же тебе пожелать?.. – раздумывал симпатичный доктор.
Собравшись, Аркаша оглянулся еще раз, махнул рукой и выдохнул:
– Знаешь, что бы ни случилось, трепака всё же там не хватай!
Когда я буквально уже сидел на чемоданах (чемодане), в коридоре моей коммуналки раздался телефонный звонок. Это был кандидат в мастера Витя Шерман (позже уехавший в Соединенные Штаты). Близки мы не были, но когда взволнованный
– Дело серьезное, – сразу взял быка за рога Витя. – А ты здесь специалист. Даже не знаю, что было бы лучше для меня… Понимаешь, мне тут предложили работу во Фрунзенском доме пионеров. Как думаешь, взять ставку или лучше пойти на почасовую? Если возьму часы…
Был ранний вечер 17 августа 1972 года. Дата совершенно точная: утром следующего дня я, выкурив сигарету, в последний раз спустился вниз по истертым ступеням лестницы дома, в котором прожил всю жизнь.
Вижу разницу между эмиграцией того времени и позднесоветской, а тем более нынешней. Теперь эмиграция из России, несмотря на те же трудности привыкания и врастания в новый мир, является просто переездом в другую страну (временным или постоянным). В большинстве случаев она вовсе не исключает возвращения обратно, не говоря уже о поездках в отпуск или по любому другому поводу.
Гроссмейстер, живущий сейчас в Израиле, покинув Россию в начале девяностых, сказал: «Я переехал из России в Израиль». Тогда же, на заре эмиграции, не переезжали куда-то, а расставались со страной насовсем. Прощание с близкими и друзьями напоминало поминки. Стеклянная стена в аэропорту, отделявшая остающихся от уезжающих, была подобна занавесу в крематории, отделявшему живых от уходящего навсегда. И я тоже знал, что 18 августа 1972 года для всех остающихся умираю навечно.
Как и большинство эмигрировавших из СССР, я не представлял своего будущего; я уезжал откуда-то, а не куда-то. Сравнивая прежнюю и теперешнюю эмиграцию, вижу, что мой вариант, хотя и несравненно более жестокий, на долгой дистанции оборачивается несомненным плюсом – в становлении характера и выработке правильного мировоззрения.
По разные стороны
Я уже жил в Амстердаме, когда Корчной позвонил мне из ФРГ, где играл тренировочный матч с Робертом Хюбнером (декабрь 1973). Комментируя мое предстоящее выступление в Вейк-ан-Зее и вызванный этим неприезд в Голландию советских гроссмейстеров, Виктор со смехом советовал поскорее начать играть и в других турнирах, чтобы тоже закрыть их для представителей Советского Союза. Но до этого дело не дошло: год спустя Геллер и Фурман играли в Вейк-ан-Зее как ни в чем не бывало.
А через два месяца, уже после его четвертьфинального матча претендентов с Энрике Мекингом (Огаста 1974), я получил письмо из Соединенных Штатов:
«…Прежде всего, я поздравляю Вас с успехом в международном турнире. Я не без труда (и не без фарта) обыграл своего хамоватого гения. Но всё обошлось, хотя я давно не играл так слабо. Вы меня заинтриговали давеча по телефону. Мне интересна Ваша работа, даже если она не опровержение в каталонском начале. Отношения у нас с Вами сейчас очень субтильные, если можно этим французским словом уточнить всю необычность взаимоотношений. Я понимаю, что жизнь у Вас сейчас имеет другие основы. Поэтому – не удивляйтесь – если Вы еще не применяли свое опровержение, то я готов купить его у Вас. Товар это тоже необычный и мог бы оказаться полезным, как для меня, так и для Вас. Его номинальную ценность я оценил бы как среднюю цену полуочка на Вашем уровне – где-то
Письмо немного странное, но было ясно, что Корчной не прочь возобновить наше сотрудничество, прерванное моей эмиграцией. Прямой контакт после этого стал немыслим – как может ведущий советский гроссмейстер иметь что-то общее с отщепенцем, покинувшим родину и живущим на Западе? Именно поэтому я и должен был вложить свой ответ в письмо голландца Вальтера Моя, нашего общего приятеля и шахматиста.
Они с Моем познакомились на турнире в Вейк-ан-Зее (1968). Вальтер был шахматистом-любителем и о Викторе всегда говорил с придыханием: тот был для него богом. Через четыре месяца они встретились снова, уже в Амстердаме, где Корчной выиграл четвертьфинальный матч претендентов у Решевского (5,5:2,5). После этого они виделись еще раз, а затем стали периодически обмениваться открытками и письмами.
Корчному, конечно, надо было считаться с тем, что письма, посылаемые советскими гражданами за границу, особенно в капиталистические страны, подвергаются перлюстрации, поэтому он ограничивался шахматными темами. Вальтер Мой до сих пор хранит написанные характерным почерком послания гроссмейстера с разбором собственных партий, показавшихся автору особенно интересными.
Впервые вне России мы с Корчным увиделись в июне 1974 года на Олимпиаде в Ницце. Я играл за Голландию – он, естественно, за Советский Союз.
– Вы не видите никакой перемены во мне? – обиженно спросил Виктор в самый первый день.
Присмотревшись внимательнее, я заметил на нем короткий парик, действительно преобразивший его внешность и придавший ему несколько французский колорит. Но по какой-то причине парик не прижился, и после Ниццы я больше не видел его в таком кинематографическом облике.
Во время той Олимпиады мы встречались несколько раз, как можно дальше от гостиницы, чтобы нас не засекли ни его коллеги, ни «сопровождающие» советской команды. «Береженого бог бережет», – комментировал Виктор эту предосторожность.
Однажды мы забрели в какое-то кафе, и пожилой бармен, сразу увидев, что имеет дело с иностранцами, перешел на английский.
– Вы поняли, что он сказал? – спросил меня Виктор. И сам же, довольный, перевел:
– А сказал он – так вы с другой стороны «железного занавеса»! Так что, можно считать, вы никуда из Союза и не уезжали!
И прыснул со смеху с характерным призвуком: «Кхе-х…»
Говорили мы о самых разных вещах: об общих знакомых в Питере и в Амстердаме, о выступавших за команду Израиля Исааке Радашковиче и Владимире Либерзоне, единственных тогда (не считая автора этих строк) шахматистах-эмигрантах из Советского Союза, но главным образом – о его, пока еще расплывчатых, планах на будущее.
Вот как сохранились эти встречи в памяти самого Корчного:
«В Ницце я встретил старого знакомого, моего тренера в претендентских матчах 1971 года Г.Б. Сосонко, теперь гражданина Голландии. Мы разговорились, вспомнили уже покинувших Советский Союз по израильской визе гроссмейстеров.
– Рассматривая движение за выезд из СССР в диалектическом развитии, – говорил Сосонко, – мы приходим к выводу, что следующим, покинувшим СССР, будет…
– Ну что вы, – обрывал его я, – мы такие привилегированные, мы такие большие люди в СССР.