Злой гений Нью-Йорка
Шрифт:
– Послушай, Вэнс, – спросил Маркхэм, – что у тебя на уме?
– О, множество разных мыслей. Но все они сводятся к одной совершенно нерациональной гипотезе, что покойный джентльмен не был убит стрелой из лука.
– Так зачем же тогда…
– Совершенно правильно! – перебил Вэнс. – Зачем вся эта инсценировка? Честное слово, Маркхэм, в этом деле заключено что-то ужасное и не от мира сего.
В это время открылась подвальная дверь, и доктор Эмануил Доремус, главный судебно-медицинский эксперт Департамента полиции Нью-Йорка, в сопровождении Берка вышел на площадку. Он приветливо раскланялся и всем пожал руки, а потом с упреком посмотрел на Хэса.
– Право,
Он опустился на колени, и его ловкие пальцы стали быстро ощупывать тело. Маркхэм повернулся к Хэсу.
– Пока доктор занят делом, я поднимусь наверх и поболтаю с профессором Диллардом. – Затем он обратился к Доремусу: – Повидайтесь со мной перед уходом.
Доктор кивнул, но даже не поднял головы. Он положил тело на бок и стал исследовать затылок.
Глава III
Забытое пророчество
В тот момент, когда мы вошли в холл, из главного полицейского управления приехали капитан Дюбуа, сыщик Беллами и дактилоскописты. Сниткин тотчас же повел их к лестнице в подвал, а Маркхэм, Вэнс и я поднялись на второй этаж.
Библиотека была большая и роскошная, по крайней мере двадцати футов длиной и во всю ширину дома. Стены ее до потолка были уставлены полками с книгами, посредине западной стены возвышался массивный бронзовый камин в старинном стиле, громадный письменный стол был завален бумагами, газетами и брошюрами. Рядом стояли широкие кресла, обитые темной кожей.
Профессор Диллард сидел за столом, одна нога его покоилась на бархатной скамеечке; в углу у окна на мягком кресле приютилась его племянница, молодая девушка с правильными чертами лица, в строгом костюме tailleur [3] . Старик не встал нам навстречу и даже не извинился. Он считал, что мы знаем о его болезненном состоянии. Маркхэм объяснил, зачем пришли Вэнс и я, его компаньон.
3
Английский дамский костюм (фр.).
– Очень сожалею, мистер Маркхэм, – заговорил профессор, когда мы все уселись, – что поводом для нашей встречи послужила трагедия, но видеть вас мне всегда приятно. Я полагаю, вы желаете допросить меня и Белл. Спрашивайте обо всем вас интересующем.
Профессор Бертран Диллард – человек лет шестидесяти с небольшим, слегка сгорбленный от сидячей жизни, чисто выбритый, с густыми седыми волосами. Его маленькие глаза смотрели на редкость проницательно, морщины вокруг рта придавали ему суровое выражение, свойственное людям, сосредоточенным на решении трудных проблем. В чертах его лица виделся мечтатель и ученый: как известно всему миру, его дерзкие теории о пространстве и времени подтверждались новейшими научными фактами. Казалось, смерть Робина отвлекла светило науки от его абстрактных размышлений.
Маркхэм ответил не сразу, но потом заговорил с явным почтением.
– Пожалуйста, расскажите, сэр, что вам известно о происшествии, а уже потом я задам вопросы, которые сочту необходимыми.
Профессор
– Я уже почти все сообщил вам по телефону. Робин и Сперлинг пришли сегодня к Белл около десяти утра. Но она уже ушла играть в теннис, и они остались ждать ее внизу в гостиной. Я слышал, как они разговаривали там минут тридцать, а затем спустились в клубную комнату. Я провел больше часа за чтением, а потом, так как солнце ласково светило, решил выйти на задний балкон. Подышав свежим воздухом около пяти минут, я почему-то взглянул вниз на стрельбище и, к моему изумлению и ужасу, увидел мистера Робина, лежащего на спине со стрелой в груди. Я поспешил вниз, насколько мне позволяла подагра, и сразу понял, что бедняга мертв; я тотчас же позвонил вам. В доме не было никого, кроме Пайна, нашего дворецкого, и меня. Кухарка Бидл отправилась на рынок, Сигурд, мой приемный сын, в девять часов ушел в университет, а Белл играла в теннис. Я послал Пайна поискать Сперлинга, но того нигде не оказалось, и я опять вернулся в библиотеку и стал ждать вас. Незадолго до приезда ваших людей возвратилась Белл, а немного позже – кухарка. Сигурд придет лишь после двух часов.
– Сегодня утром здесь никого не было: ни гостей, ни посторонних?
Профессор покачал головой.
– Только Адольф Друккер. Вы, кажется, видели его тут однажды. Он живет в доме за нашим и часто заходит, обычно чтобы повидаться с Арнессоном, так как у них общие интересы. Друккер обладает истинно научным умом. Когда он узнал, что Сигурда нет дома, то посидел немного со мной, мы поговорили об экспедиции, отправляемой Королевским астрономическим обществом в Бразилию, а потом Адольф ушел домой.
– В котором часу это было?
– Около половины десятого. Друккер покинул меня незадолго до прихода Робина и Сперлинга.
– Для мистера Арнессона не совсем обычно отсутствовать утром по субботам? – спросил Вэнс.
Старый профессор проницательно взглянул на сыщика и ответил не сразу:
– Не совсем обычно, поскольку вообще-то по субботам он дома. Но сегодня утром ему надо было поискать кое-что в факультетской библиотеке – Сигурд работает вместе со мной – для моей новой книги.
Наступило короткое молчание, затем Маркхэм произнес:
– Утром вы сказали, что Робин и Сперлинг ухаживали за мисс Диллард, добиваясь ее руки.
– Дядя! – Молодая девушка выпрямилась и сердито посмотрела на старика: – Это как-то нехорошо.
– Но ведь это правда, моя милая, – почти с нежностью ответил он.
– Да, до некоторой степени так и есть, – согласилась девушка. – Но не следовало упоминать об этом. Вы знаете, дядя, да и джентльмены тоже знали, как я к ним относилась. Мы были друзьями, вот и все. Еще вчера вечером я совершенно ясно заявила им обоим, что не буду больше выслушивать их глупых признаний. Робин и Сперлинг – просто молодые люди моего круга, и вот одного из них уже нет… Бедный Кок-Робин! – со слезами в голосе воскликнула девушка.
Брови Вэнса поднялись, и он непроизвольно привстал.
– Кок-Робин?
– Да, мы его так поддразнивали, но он не любил это прозвище.
– Прозвище было неизбежно, – сочувственно заметил Вэнс. – И, право, оно очень милое. Ведь Кок-Робина, зяблика, любили все лесные птички, и все оплакивали его смерть. – Говоря это, сыщик внимательно смотрел на молодую девушку.
– Я знаю, – кивнула Белл. – Я даже однажды сказала ему это. И все любили Джозефа; его нельзя было не любить, он был такой добрый и славный.