Злой Сатурн

Федоров Леонид Александрович

Он повернулся, вышел из кабинета, хлопнув дверью так, что там, позади, что-то загрохотало…

Все это он сейчас вспомнил, разговаривая с Зябловым, а тот сидел и переживал, отчего таким отчужденным сделалось лицо лесничего. «Неужто неладное что сделал али ляпнул?» — засомневался Зяблов. Он поерзал на стуле, кашлянул.

— Если ты, Иван Алексеевич, насчет лосихи думаешь, так каюсь, промашку дал.

— Какой лосихи? — Иван Алексеевич не глядя ткнул папиросу вместо пепельницы в скатерть и уставился на Зяблова.

— Браконьеры лосиху забили. Мясо разделили,

аккуратненько в ельник спрятали, а я случайно наткнулся, лыжным следом заинтересовался. Мясо забрал. Потом уж, как на кордон вернулся, спохватился: надо было остаться в засаде и взять с поличным. Все едино за добычей бы явились.

Иван Алексеевич неодобрительно покачал головой.

— Одному в засаду идти нельзя, на пулю нарвешься. В следующий раз, если поблизости никого из лесной охраны не будет, позови лесорубов, а один не думай соваться.

Зяблов поскреб в затылке.

— А ить верно, язви его. Да шибко уж я зол на них, никак Белолобого забыть не могу.

— С Белолобым сам Чибисов разбирается. Ты к нему зайди, расскажи про лосиху. Он и насчет мяса распорядится, куда сдать, — в сельпо или в столовую. Ты Чибисова-то знаешь?

— Познакомились. Душевный разговор имели.

— Подумай-ка! Даже душевный! — удивился Иван Алексеевич. — О чем же беседовали?

— Про всякое разное. О жизни побалакали, старину вспомнили. Очень интересовался он архивом моей биографии.

— Ну и как?

— А ничего. Обсказал я ему все. Особливый интерес имел он к годам, когда я в «почтовом ящике» загорал. Культурненько разговаривали. Даже по имени-отчеству навеличивал меня…

Уже собираясь уходить, Зяблов поинтересовался:

— Чучелу из лосиной головы сделал, Иван Алексеевич? Поглядеть охота.

Иван Алексеевич провел Зяблова в свою комнату. Там, на стене, укрепленная на овальной полированной доске, висела голова лося.

Недаром лесничий потратил много свободных вечеров — лось был как живой. Зяблову даже показалось, что зверь пробил головой стену избы и сейчас ворвется в помещение. Его широко раздутые ноздри, казалось, ловят непонятные запахи, а черные блестящие глаза, в которых отражаются лучики света, настороженно всматриваются в стоящих перед ним людей. Когда-то во время боя соперник ударом рога содрал ему кожу со лба. Рана зажила, но шерсть выросла белой, украсив сединой мощную бурую голову.

— Надо же, — почему-то шепотом произнес Зяблов и погладил толстую несуразную губу лося. Осторожно прикоснулся к белому пятну на лбу, подсчитал число отростков на мощных лопатах рогов. Все верно — двенадцать штук на каждой. Один отломан, видно, еще осенью потерял во время боя с соперником.

— Надо же! — еще раз повторил он и засобирался.

Иван Алексеевич вышел на крыльцо. Туман исчез. В темноте приветливо светились окна в домиках поселка. Несильный, но колючий ветерок шуршал по крыше, срывая с нее сухой снег. Было тихо, даже собачьего лая не слышно. Над головой безмолвно лежало ясное небо с широкой полосой Млечного Пути.

Иван Алексеевич постоял на крыльце, докуривая папиросу. Увидел, как черноту неба,

испещренную точками звезд, прочертил яркий метеор. Вспомнилось детство, ночное. Жаркий костер, в котором пеклась картошка, звон бубенцов и фырканье коней. И они с ребятами на пахучей степной траве, задрав головы, ждут — не упадет ли звезда. Верили в примету и старались успеть в короткий огненный росчерк загадать заветное желание, чтобы обязательно сбылось… Вот только желаний было очень много, не успевали выбрать главное…

Вернувшись в комнату, он открыл ящик стола, достал из него маленький, тускло поблескивающий предмет. Долго рассматривал, потом аккуратно завернул в бумажку и спрятал в кошелек. Лицо его стало хмурым и сосредоточенным.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

И вот когда еще раз пробушевала пурга, зима сразу сломалась. Подули с гор теплые западные ветры. С ясного неба полились лучи солнца, снег стал оседать, таять, и кругом закипели ручьи. По всему видно — быть высокому половодью. И снова старики чесали затылки: не могли припомнить, когда еще так круто наступала весна. А она мчалась на журавлиных крыльях, звенела и пела птичьим многоголосьем.

Еще встречались в овражках и на северных склонах холмов полоски тающего снега, но земля уже дышала теплом. Ивану Алексеевичу захотелось разуться и пройтись босиком, как в детстве, по упругой, оттаявшей земле. Посмеялся над собой, что чуть не поддался такой блажи, стегнул мерина и поскакал по лесной тропе.

Целые дни с утра до вечера пропадал он в лесу. Обследовал места рубок. Ругался и скандалил с лесозаготовителями, когда находил непорядки.

— Смотри, как земля сохнет, а у тебя на деляне даже сучья в кучи не собраны. Зимой все надо было сделать, — выговаривал он бригадиру лесорубов. — Искра попадет — как порох все вспыхнет.

Он объезжал лесосеки и торопил с очисткой, хотя на душе было скверно от пылающих куч хвороста и сломанных стволов. «На ветер добро пускаем, — думал он, щурясь от дыма. — Кабы использовать все, до щепы, сколько бы леса сэкономили».

Как-то с карандашом подсчитал он, что только на лесосеках теряется, превращаясь в дым, почти четверть древесной массы, так нужной промышленности. А сколько гибнет при сплаве, при деревообработке? И хотя прекрасно понимал, что вины лесорубов в этом нет, разговаривал с ними жестко, придирался к каждой мелочи.

— Чегой-то нынче лесничий злой, как змей! — кинул Роман Устюжанин товарищам, провожая взглядом покачивающегося в седле Левашова. — То кучи неладно склали — от леса близко, то с сучьями подтоварник пожгли. А куда его денешь? Вовремя не вывезли, так я что, на своем горбу должен вытаскивать?

— Ты главный в бригаде, тебе и ответ держать первому за вывозку, — хмуро откликнулся его брат Семен. — Зачем годное-то в костры кидать? В штабеля сложим, а ты изволь вывозку обеспечь!

— Дорогу развезло, ослеп ты, что ли? — крикнул Роман.