Злой волк

Нойхаус Heлe

В семь часов она проснулась. Мышцы сковало от неудобного положения на слишком маленькой кровати, а затылок во что-то упирался. Эмма встряхнула подушку и обнаружила под ней кухонные ножницы, которые искала уже пару дней. Почему ножницы лежали в постели Луизы?

Эмма отнесла ножницы в кухню и решила прямо в воскресенье спросить об этом Луизу. Душ не принес ей облегчения, но, по крайней мере, она перестала ощущать этот клейкий пот на теле.

На девять часов Корина назначила в своем кабинете совещание по поводу юбилейных торжеств 2 июля. Постепенно каждый должен узнать, что Флориан больше здесь не живет. Эмма опасалась сочувствия других еще больше, чем любопытных вопросов, поэтому она решила пойти. Может быть, она хоть немного отвлечется от своей тоски. Она

нанесла немного пудры на лоснящееся лицо и подкрасила ресницы тушью, которую, однако, тут же смыла. Ватной палочкой она удалила черные пятна над глазами. Мусорное ведро в ванной комнате было переполнено. Вздохнув, она нагнулась, вынула его из фиксирующей секции и понесла в кухню, чтобы пересыпать мусор в кухонное ведро. Внезапно она остановилась. Что это? Под смятым «клинексом» и ватными палочками лежал комок светло-коричневой ткани. Когда она его вынула, по полу покатился зеленый стеклянный глаз.

По обрывкам материи Эмма сразу поняла, что они были от куклы бибабо, которую Луиза особенно любила: светло-коричневый волк с красным языком из ткани и белыми войлочными клыками. Она разложила отдельные лоскуты на кухонном столе и ужаснулась, представив, как ее пятилетняя дочь орудовала большими кухонными ножницами. Когда же она это сделала? И прежде всего – почему? Луиза любила Вольфи больше других мягких игрушек и кукол бибабо, которых у нее было великое множество. Он занимал почетное место рядом с ее подушкой, и девочка часто целыми днями носила его с собой. Долгое время вечерами она не засыпала, не разыграв короткую сценку с Вольфи. Эмма пыталась, но не смогла вспомнить, когда она видела игрушку в последний раз. Она села на стул, оперлась подбородком на руку и стала рассматривать остатки куклы. Что-то с Луизой было не так. Было ли ее изменившееся в последние недели поведение действительно лишь тяжелым периодом? Может быть, ребенок почувствовал себя брошенным, так как родители были очень заняты собой? Был ли этот акт разрушения детской попыткой привлечь к себе внимание? Но тогда бы она просто положила свое произведение в детской комнате на полу, а не спрятала обрезки в таком месте, где их никто не должен был найти. Это было странно. И тревожно. Удаление из сознания комплексов и оправдания были теперь бесполезны. Она должна была докопаться до причины перемен, произошедших с дочерью. И как можно скорее.

Леония Вергес наполняла одну лейку за другой свежей водопроводной водой. Обычно она делала это вечером, чтобы вода к утру немного согрелась и отстоялась, потому что этого требовали розы и гортензии. Но вчера ей не удалось это сделать. Когда она двенадцать лет назад купила усадьбу на Нидерхофхаймерштрассе, та была довольно запущенной. Двор и амбар были завалены хламом и металлоломом. Прошли месяцы, прежде чем она избавилась от всего ненужного, поставила решетку для вьющихся растений и разбила цветники, и теперь усадьба превратилась в рай, о котором можно было только мечтать. У стены дома пышно цвели плетистые розы, павильон в задней части двора утопал в нежно-розовых цветах ее любимой розы «Нью Доун», имевшей легкий аромат яблок.

На круглом садовом столе с мозаичной поверхностью, который она нашла среди крупногабаритного мусора и отреставрировала, стоял радиоприемник, из которого доносилась музыка. Леония подпевала, поливая гортензию, которая роскошно цвела в кадках и плетеных корзинах из ивовых прутьев, расставленных в полутени. От человеческих страданий, с которыми она сталкивалась изо дня в день, несмотря на ее профессионализм, зачастую нелегко было абстрагироваться, и сад в усадьбе был лучшей возможностью, чтобы отвлечься от работы. Подрезая розы, удобряя цветники, пересаживая и поливая растения, она могла упорядочить свои мысли, расслабиться и почерпнуть новые силы. Закончив полив, она принялась отщипывать отцветшие цветки с герани.

– Фрау Вергес!

Леония испуганно обернулась.

– Извините, – сказал мужчина, которого она раньше никогда не видела, – мы не хотели вас напугать. Но вы так погрузились в работу, что, вероятно, не слышали звонка.

– Звонок

здесь, в саду, не слышен, – ответила Леония и недоверчиво осмотрела своих посетителей. Мужчине на вид было лет тридцать пять, на нем была зеленая рубашка поло и джинсы, а отсутствие в его теле напряжения было признаком того, что он большую часть времени проводит, сидя за письменным столом. Он не был ни особенно привлекательным, ни явно некрасивым – дружелюбное среднее лицо с живым взглядом. Женщина была значительно моложе его. Она была очень худой, ее заостренное лицо, казалось, состояло только из сильно накрашенных глаз и ярко-красных губ. На «Свидетелей Иеговы», которые часто ходили смешанными парами, они не были похожи. Леонию не обрадовал этот визит, и она злилась на себя, что не закрыла ворота усадьбы.

– Чем я могу вам помочь? – спросила она и бросила увядшие листья и цветки герани в ведро. Клиенты расположенной напротив пекарни часто по ошибке забредают к ней, думая, что ее усадьба – садовое хозяйство.

– Я Майке Херцманн, – ответила молодая женщина, – дочь Ханны Херцманн. А это доктор Вольфганг Матерн, директор программы на канале, где работает моя мама, и близкий друг.

– Понятно. – Подозрение Леонии возросло. Откуда они узнали ее имя и ее адрес? Ханна клялась ей всем святым, что ни с кем не будет говорить об этом деле!

– На мою мать ночью в четверг напали и изнасиловали, – сказала Майке Херцманн. – Она в больнице.

В нескольких словах она рассказала о том, что случилось с ее матерью, не упустив ни одной омерзительной детали, при этом она оставалась вполне объективной, не проявляя никаких сопереживаний. Леония почувствовала, как по ее спине побежали мурашки. Ее мрачное предчувствие того, что должно случиться что-то плохое, оправдалось. Она молча слушала.

– Это действительно ужасно. Но что вы хотите сейчас от меня? – спросила она, когда Майке замолчала.

– Мы подумали, что, может быть, вы знаете, над чем сейчас работала моя мать. Полторы недели назад вы написали ей сообщение о том, что какая-то ваша пациентка готова встретиться с ней, и вы упомянули кого-то по имени Килиан Ротемунд.

Леонию пробил озноб, и одновременно все внутри закипело. Разве не объяснили они Ханне достаточно убедительно, насколько опасно было это дело? Но, несмотря на все предостережения, она с кем-то говорила и сохранила мейлы в компьютере, к которому имеется свободный доступ! Проклятье, этим она всех подвергла опасности и разрушила тщательно продуманный план. С самого начала у нее было нехорошее чувство. Ханна Херцманн была тщеславной эгоисткой, со своим высокомерием убежденной в том, что она неприкосновенна. Леония не испытывала к ней сочувствия.

– Я случайно нашла адрес в Лангензельбольде, – продолжала Майке. – Это пристанище переселенцев, возможно, даже штаб-квартира банды байкеров. Я была там, но они спустили на меня собаку.

Страх возрастал, как медленнодействующий яд. Леония покрывалась потом. Ей приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы контролировать свою мимику. Она сложила дрожащие руки на груди.

– Вы уже сообщили об этом в полицию? – спросила она.

Мужчина, который до сих пор молчал, закашлялся.

– Нет, пока нет, – сказал он. – Я знаю Ханну уже очень давно, она работает на нашем канале четырнадцать лет, и я представляю, насколько она будет обижена, узнав, что ведется дознание. Поэтому мы хотели сначала сами выяснить, могло ли нападение на нее быть связано с ее работой.

Разумеется, связано. Но будет лучше прикинуться несведущей.

– Фрау Херцманн пару недель назад начала посещать мои сеансы, – ответила Леония с ноткой сожаления в голосе. – Она мне не рассказывала, над чем сейчас работает, а в мейле речь шла о моей бывшей пациентке, которую фрау Херцманн тоже знала. Но больше я ничего не могу вам сказать.

Леония почувствовала испытующий, почти враждебный взгляд Майке Херцманн. «Ты лжешь, – говорил этот взгляд, – и я знаю это». Но ей не оставалось ничего другого, она должна была защитить Михаэлу любой ценой.