Злые игры. Книга 2

Винченци Пенни

Об Изабелле она старалась думать как можно меньше, и это ей удавалось. Изабелла очень часто где-то отсутствовала, подчеркнуто старалась жить своей собственной жизнью, у нее почти не находилось для Джереми времени, и Шарлотта считала, что все это дает ей определенное моральное право на связь с ним. Тем более что она не собиралась разрушать их брак; сама мысль о возможности стать женой Джереми вызывала у нее резкое неприятие. Поэтому по большей части она просто получала физическое удовольствие и старалась не думать о чем-либо неприятном. Но она понимала, что в целом подобное положение, конечно же, для нее неприемлемо. И весьма чревато опасностями и отрицательными последствиями.

Связь с Джереми никоим образом не изменила ее отношения к Гейбу, которое по-прежнему можно было охарактеризовать одним-единственным словом: одержимость. Эта одержимость изматывала, она была сродни

какой-то болезни, постоянной ноющей внутренней боли и продолжала терзать Шарлотту даже тогда, когда сама она вроде бы забывала о ней. Если Шарлотта позволяла себе поддаться этой боли, а также в те периоды, когда Гейб обращался с ней особенно скверно, настроение ее сразу же портилось, она становилась взвинченной, раздражительной, чувствовала себя усталой и разбитой. Она старалась не думать о Гейбе, просто не обращать внимания ни на него, ни на все с ним связанное; но время от времени, если она бывала не в духе, если в голову ей лезли особенно неприятные мысли из-за связи с Джереми, если Фредди очень уж досаждал ей проявлениями своей враждебности, если она тревожилась из-за Александра или на нее просто находила тоска по Англии, — в такие моменты у нее возникало ощущение, будто ее захлестывает огромная волна безнадежной депрессии, и она начинала спрашивать себя, сколько еще сможет все это выдерживать. Гейб продолжал обращаться с ней ниже всякой критики: он был груб, самонадеян, как правило, сплошь и рядом не замечал и не ценил ни ее достоинств, ни ее труда; но одно все-таки изменилось, тут Шарлотта была уверена: теперь он рассматривал ее как свой актив, как опору, как один из элементов того, что обеспечивало внутреннюю прочность, силу его позиций, и если все шло хорошо, если удавалось заключить удачную сделку, заполучить нового клиента, избежать какой-либо опасности, Гейб широко улыбался ей, говорил: «Хорошо сработано!» — и приглашал ее вместе с другими членами их команды в бар, а иногда даже по-дружески обнимал, похлопывая по плечу. Шарлотта никак не могла решить для себя, что означают эти объятия и похлопывания: хороший ли это признак с точки зрения их будущих взаимоотношений или плохой, если Гейб просто относится к ней точно так же, как к сотрудникам-мужчинам. Но в любом случае физический контакт с ним, пусть даже столь редкий и поверхностный, был ей приятен, и она бы не хотела от него отказываться. Шарлотта постоянно боялась, что Джереми может догадаться, как часто она думает о Гейбе (иногда, к ее немалой досаде, это происходило даже в те самые моменты, когда они с Джереми занимались любовью); однако она явно недооценивала свои актерские способности: Джереми действительно поверил ее заявлениям о том, как она ненавидит Гейба, и даже стал над ней подшучивать, говоря, что такая ненависть — несомненный признак тайной влюбленности.

Шарлотта начала всерьез опасаться, что все больше и больше превращается в тот тип человека, который ей меньше всего нравился.

Когда Джереми в самый первый раз высказал мысль, что неплохо было бы съездить вместе денька на три на Багамы, Шарлотта пришла в ужас и заявила, что он сошел с ума. Потом она как-то свыклась с этой идеей, убедила себя, что там будет даже меньше опасности оказаться кем-либо узнанными, чем в Нью-Йорке, вспомнила о том, что у нее вот уже больше двух лет не было нормального полноценного отпуска; не смогла противостоять феноменальной настойчивости Джереми и в конце концов сдалась. Три дня под солнцем, три ночи, до предела наполненные сексом, целых трое суток непрерывной радости, развлечений и удовольствий — мысль об этом казалась столь привлекательной, столь соблазнительной, что Шарлотта даже стала с нетерпением ждать приближения этих дней. Она накупила множество очень дорогих пляжных и вечерних туалетов, сказала Гейбу, что берет дни в счет давно уже положенного ей отпуска (и, замирая в душе от ужаса, повторила потом те же слова Фреду и Бетси), заказала себе билет до Нассау и обратно и потом сидела в аэропорту Джона Кеннеди, дожидаясь своего рейса и дрожа от панического страха, что здесь вдруг появится Фред, что он может оказаться с ней в одном самолете или же что он каким-то таинственным образом возникнет вдруг в аэропорту Нассау, где ее должен был встречать Джереми. Но Фред так нигде и не появился, а Джереми расхохотался, увидев перед собой ее мертвенно-бледное лицо и дикие глаза, за руку отвел к стоявшему на летном поле собственному самолету, на котором они долетели до Эльютеры, там усадил ее в поджидавший их белый «роллс-ройс» и отвез в «Коттон-бей», прелестнейшую гостиницу неподалеку от Рок-Саунда, стоявшую прямо на пляже, на извилистом берегу океана, где для них

был забронирован номер на имя мистера и миссис Джеймс Фирт.

В Нью-Йорк она вернулась загоревшая, отдохнувшая и довольная жизнью. В Нассау они расстались как влюбленные, и Джереми, целуя ее на прощание, подарил ей часы «Ролекс», сделанные в форме устричной раковины. «Пусть они тебе всегда напоминают о том времени, когда ты была морским созданием», — улыбнулся он. Шарлотта обняла его, сказала, что она и без часов будет об этом помнить, но все равно спасибо. Всю обратную дорогу до Нью-Йорка она не сводила с них глаз: ей всегда хотелось иметь такие часики.

Домой она добралась только после полуночи, усталая, но счастливая. Теперь она жила уже не с Фредом и Бетси: начавшийся роман заставил ее наконец обзавестись собственным жильем; им стала очень симпатичная квартира-студия в верхней части Вест-Сайда. Квартира состояла из огромной гостиной, маленькой спальни, объемистого стенного шкафа, по площади почти равного спальне и теперь постоянно пополнявшегося все новыми и новыми экземплярами самой дорогой одежды (эта сторона их взаимоотношений весьма увлекла Шарлотту, впрочем не завладев ее чувствами: до встречи с Джереми она не придавала особого значения тому, во что одета, теперь же ей приходилось очень много и часто думать об этом), а также маленькой ванной комнаты и кухни.

Она перекрасила все стены в квартире в белый цвет, на все окна повесила длинные, от потолка до самого пола, занавески из плотного шелка, купила несколько современного вида кушеток, кофейных столиков, стульев и очень большую и просторную кровать и с чувством огромного облегчения начала жить самостоятельно. Джереми она принимала здесь крайне редко (опасаясь неожиданного прихода Фреда, который за первые десять недель ее жизни на новом месте дважды заявлялся к ней подобным образом: не очень часто, но вполне достаточно для того, чтобы держать ее нервы в постоянном напряжении), Крисси же приходила к ней сюда довольно часто, как и Мелисса и Кендрик; она даже устроила однажды тут небольшой торжественный ужин, пригласив на него дедушку с бабушкой, Мэри Роуз и всех троих ее детей (хотя Фредди в самый последний момент отказался, отговорившись тем, что у него невпроворот работы); ужин прошел в очень напряженной атмосфере, но Шарлотта почувствовала, что после этого события она окончательно стала в глазах всей семьи самостоятельным и независимым человеком.

Дома на автоответчике ее ждали два сообщения: одно было от Гейба с просьбой позвонить ему на работу, в какое бы время она ни вернулась, а другое от Крисси, которая по ней очень соскучилась. Шарлотта сварила себе целый кофейник кофе, налила чашку и набрала прямой номер Гейба.

Гейба почему-то очень раздражало то, что она потребовала отпуск; прежде чем отпустить ее, он трижды спрашивал, действительно ли отпуск необходим именно сейчас. Видимо, теперь он собирался так или иначе отомстить ей за упорство.

— Привет, Гейб. Это я. Я вернулась. Что стряслось?

— Да ничего особенного. — Голос у него был какой-то странный и напряженный. — Ты не могла бы приехать сюда? Или я приеду к тебе, если можно. Извини, но это очень важно.

— Ничего. Приезжай лучше ты ко мне, хорошо? На сегодня я уже напутешествовалась и теперь с места тронуться не могу.

— Хорошо. Ты где живешь?

— Западная сторона Центрального парка, дом семьсот девяносто три, квартира пять. Записал? А я пока приготовлю нам кофе.

— Спасибо.

* * *

Шарлотта была удивлена и озадачена. Гейб говорил с ней как-то очень странно, совсем не так, как обычно. Она переоделась в джинсы и майку, убрала вещи, с которыми ездила на Багамы. На всякий случай щедро побрызгала на себя духами от Сен-Лорана и положила в маленький морозильник бутылку шампанского. Вдруг окажется кстати, кто знает.

Гейб приехал через двадцать минут после их разговора. Он позвонил снизу: «Привет, Шарлотта, это я». Она нажала кнопку домофона, открывая ему дверь; при первом звуке его голоса ей уже стало противно.

На уме у Гейба было что угодно, но явно не секс. Войдя в квартиру, он едва взглянул на Шарлотту, рассеянно помотал головой в ответ на ее предложение чего-нибудь выпить, попросил черного кофе и ни одним словом не помянул о том, что ее несколько дней не было. Шарлотта вздохнула, с сожалением подумала о так быстро пролетевших трех днях, вспомнила, чем — и кем — они были наполнены, налила себе вторую чашку кофе и устроилась с ней на противоположном от Гейба конце дивана. Возможность обоим сесть рядом в центре дивана была со всей очевидностью исключена.