Злые ветры дуют в Великий пост

Падура Леонардо

— Нет, наверное. В двадцатилетием возрасте все люди кажутся на одно лицо. В восемьдесят происходит то же самое. Но я скажу вам, земляк, то, что до этого никому не говорил, так как вы мне пришлись по душе. — Он замолчал, тяжело сглотнув, потом поднял перед собой руку с узловатыми пальцами, распухшими в суставах. — Нехорошая она была девушка, говорю вам. А я-то всякого повидал на своем веку, включая две войны. И неудивительно, что с ней такая беда приключилась. Как-то раз, во время одной из этих гулянок, они скакали так, будто с ума посходили; я думал, потолок нам со старухой на голову обрушится. Я не сую носа в чужую жизнь, спросите любого из соседей, если желаете, — спросите, спросите!.. Но и в свою жизнь лезть

никому не позволяю. В тот день мне поневоле пришлось подняться и сказать, чтобы не топали так сильно. И знаете, что она мне ответила? Она сказала, что мне должно быть стыдно жаловаться, что мне вообще пора катиться отсюда к моим детям-контрреволюционерам, и что я отец гусанос, [29] и еще много всего обидного мне сказала, а она, мол, вольна делать у себя дома все, что захочет. Пьяная была, конечно, да и женский ум короток, а была бы мужчиной, я бы ее убил своими руками… Ну вот, сам себе на статью наболтал, да? А мне все равно, где мучиться, когда по малой нужде сходить не могу без страданий, — в тюрьме или в Центральном парке. Никудышная была девка, земляк, такая кого угодно способна из себя вывести. И еще скажу… Посмотрите на меня, старого пердуна, мне уж и говорить трудно и даже есть больно — в общем, даром копчу белый свет. Но я рад, что с ней такое случилось, говорю это без малейших угрызений совести, и пусть Бог меня за это накажет. Я рад, что уже несколько дней с нами рядом нет этой полоумной. А вы?

29

Гусанос(от исп.gusano — червяк) — кубинские контрреволюционеры.

— Конде, Конде, Конде, — с детским ликованием запрыгал на месте Маноло при виде выходящего из дома лейтенанта. — Теперь он вот у нас где! — добавил он, показывая крепко сжатый кулак.

— Ну, что стряслось? — спросил Конде ровным голосом, стараясь не показывать своей радости.

На самом деле разговор со стариком подействовал на него угнетающе: как ужасно жить в постоянном страхе, думая о том, как тебе удастся справить нужду. Но ему понравилась клокочущая смесь ненависти и любви, которая все еще жила в этом человеке, хотя он и стоял одной ногой в могиле.

— Послушай, Конде, если то, что я обнаружил в списках учеников Пре, подтвердится, считай, дело в шляпе.

— Да о чем речь-то?

— Слушай! Я переписал поименно всех учеников Лисетты начиная с этого года, а после переключился на тех, что были у нее в прошлом году, — они сейчас учатся уже в выпускном классе. Там мне попался Хосе Луис, по химии у него девяносто семь баллов, а по всем остальным не меньше девяноста двух. Похоже, неплохо учится парень, а? И честно говоря, мне уже поднадоело выписывать фамилии и оценки, и смысла в таком занятии я не видел, пока не дошел до самой последней фамилии в последнем списке за прошлый год. Списки ведь составляются в алфавитном порядке, само собой…

Конде провел рукой по лицу. Придушить его или башку оторвать?

— Давай короче.

— Черт, не злись, Конде, удовольствие надо растягивать. Вот точно так же и со мной было: отмечаю фамилии, отмечаю, а когда в списке остался один-единственный ученик — бац! — и передо мной тот, кто может решить всю эту головоломку.

— Ласаро Сан Хуан Вальдес.

На лице сержанта отразились крайнее удивление и досада, будто его укусила собака; он поднял в воздух обе руки, в которых держал стопку бумаг, и с размаху швырнул ее на землю.

— Черт тебя подери, Конде, ты-то откуда знаешь?

— Птичка на ухо напела, когда я выходил из школы, — улыбнулся Конде и показал вырванный из блокнота листок, на котором значились три имени: Ласаро Сан

Хуан Вальдес, Луис Густаво Родригес и Юри Сампер Олива. — Да, Сан Хуан! И Ландо Русский — тоже Сан Хуан. А сколько Сан Хуанов наберется в Гаване, а, Маноло?

— Черт побери, Конде. Ну да, так оно и должно быть, — прокряхтел Маноло, который согнулся пополам и торопливо собирал с земли списки, которые уже начал разносить ветер.

— Ладно, пошевеливайся, едем в управление. И дави на газ, если хочешь, сегодня я разрешаю, — сказал Конде, однако уже после пятого перекрестка взял назад свое разрешение.

— Послушай, Конде, я есть хочу!

— А я, по-твоему, деревянный?

— Ну можно я попозже в кабинет поднимусь? — взмолился Маноло при входе в управление.

— Ладно, иди поешь да скажи, чтоб и мне оставили хоть бутерброд какой-нибудь. Я поехал наверх.

Сержант Мануэль Паласиос свернул в коридор, который вел в столовую, а его начальник тем временем уже давил на кнопку вызова лифта. И хотя светящиеся цифры показывали, что кабинка спускается, Конде продолжал давить, пока дверцы не разъехались в стороны. В лифте он нажал на кнопку четвертого этажа. Уже в коридоре вспомнил, что в уборной не был с тех пор, как встал с постели почти шесть часов назад. Он зашел в уборную и с тревогой наблюдал, как в унитаз устремилась темная, вонючая струя, взбивая розоватую пену. Похоже, почки ни к черту, подумал Конде, торопливо стряхивая каплю. Может, из-за этого и вес теряю, и вспомнил старика столяра с его заботами по поводу мочеиспускания.

Он вышел в коридор и толкнул дверь отдела по борьбе с наркотиками. В большом помещении для оперативников никого не было, и у Конде мелькнула тревожная мысль, что капитан Сисерон, возможно, тоже отсутствует, но все же постучал в матовое стекло двери его кабинета.

— Войдите, — услышал он и повернул дверную ручку.

В одном из больших кресел, ближайшем к письменному столу, сидел лейтенант Фабрисио. При виде его первым желанием Конде было повернуться и уйти, однако он сдержал порыв — для отступления не имелось причин — и решил вести себя вежливо, как воспитанный человек. Только так, сказал он себе.

— Добрый вечер.

— В чем дело? — спросил Фабрисио.

— А где капитан?

— Не знаю, — ответил тот, откладывая на стол документы, которые читал, — думаю, обедает.

— Так не знаешь или думаешь? — переспросил Конде, безуспешно прилагая усилия, чтобы в голосе не прозвучала издевка или грубость.

— На что он тебе? — ответил Фабрисио вопросом на вопрос, растягивая слова.

— Просто скажи, где капитан, это срочно. Пожалуйста.

На лице Фабрисио появилась улыбка:

— А все-таки для чего он тебе понадобился? Если дело касается Ландо, то, к твоему сведению, им теперь занимаюсь я.

— А, поздравляю.

— Послушай, Конде, как тебе известно, мне не нравятся ни твоя ирония, ни твое самомнение, — произнес Фабрисио, вставая с кресла.

Конде мысленно напомнил себе, что надо сосчитать до десяти, но даже не начал. Свидетелей нет, так что сейчас самый подходящий случай помочь Фабрисио раз и навсегда решить проблему с его отношением к чужой иронии или самомнению. И пусть меня вышвырнут из управления, из полиции, из провинции и даже из страны!

— Слушай, — с нескрываемым вызовом произнес он, — я все никак не могу понять, какого хрена ты ко мне цепляешься? Может, я тебе нравлюсь? Или ты по другой причине возбухаешь?

Фабрисио сделал ответный выпад:

— Послушай, Конде, как бы тебе яйца не прищемили. Ты чего себе вообразил? Что и это твой отдел?

— Да, Фабрисио, это не мой отдел, но и не твой тоже, и вообще, катись ты к долбаной матери! — Конде шагнул вперед, и в то же мгновение дверь кабинета распахнулась. Конде обернулся и увидел остановившегося на пороге капитана Сисерона.