Змееловы (с иллюстрациями)
Шрифт:
Но первый же день судебного следствия глубоко разочаровал жителей Талышинска. Кто-то даже заметил, что суд напоминает выдвижение Азарова на премию: столько хорошего и доброго было сказано в его адрес свидетелями. Да и само преступление, по мнению большинства, оказалось обыденным. Во всяком случае, не стоило тащиться в такую погоду через весь город, тем более что посудачить и порядить на улице было нельзя. А ведь именно в этом состояла основная приманка для талышинских любителей почесать языки, которые ничем не отличались от себе подобных в любом уголке земного
Когда народный судья Паутов, с пустым левым рукавом, засунутым в карман пиджака, объявил о продолжении судебного разбирательства, в зале находилось, помимо членов экспедиции, проходивших основными свидетелями, всего несколько человек. В первом ряду одиноко пребывала Давыдова, считавшая своим долгом присутствовать здесь как непосредственно участвовавшая в расследовании. В уголке незаметно пристроился Геннадий Васильевич Седых. Вчера он не был и поэтому внимательно наблюдал за происходящим. Лесник Михеич, родители Зины Эповой да тетя Капа — вот и все, кто пришел в этот день. И лишь один Клинычев расположился в стороне, напряженно вслушиваясь в каждое слово. Он старался не смотреть в сторону своих коллег.
Степан сидел, понуро опустив голову. Порой казалось, что его совершенно не интересовало происходящее в зале.
Холодайкин, в форменном пиджаке с петлицами, был обложен бумагами, в которые он частенько заглядывал, надевая очки. Очками он пользовался крайне редко, в основном в кино. Но на суде считал необходимым иметь их под рукой. Это выглядело солидно.
Напротив, за своим столиком, сидел московский адвокат Шеманский, прилетевший за день до процесса и успевший развить бурную деятельность. С красивыми седыми бачками, в ослепительно белой накрахмаленной рубашке, он внимательно поглядывал на своего оппонента, изредка делая запись в блокноте сверкающей авторучкой. Защитник был похож одновременно на маститого художника и пожилого заграничного киноактера.
Как только возобновилось слушание дела, адвокат Шеманский поднялся и обратился к суду:
— Я прошу уважаемый суд допросить в качестве свидетеля Азарова-отца для установления личности обвиняемого.
— Какое у вас мнение на этот счет? — спросил судья у гособвинителя.
— Мне кажется, — подал голос Холодайкин, — это излишне. Только отнимет время.
Судья Паутов перекинулся парой слов с народными заседателями. Защитник ожидал ответа стоя и немного склонив голову набок.
— Суд считает возможным удовлетворить ходатайство защиты, — провозгласил председательствующий.
— Благодарю, — слегка поклонился Шеманский, усаживаясь на стул.
Азаров-старший хотел было подойти поближе к столу, но Паутов остановил его:
— Вот сюда, пожалуйста.
Подождав, пока отец Степана встанет на положенное место, судья обратился к нему:
— За дачу заведомо ложных показаний вы несете ответственность по статье 181 Уголовного кодекса РСФСР.
Азаров-старший растерянно осмотрелся:
— Как ложных? Я врать не умею, потому как двадцать пять лет в партии состою.
— Это для порядка, — сказал Паутов.
Старик пробежал
— Иван Никанорович, — доверительно обратился к нему Шеманский, — какие у вас установились взаимоотношения с сыном, когда вы вновь, так сказать, обрели друг друга?
— Хороший сын Степан, чуткий, — убежденно сказал тот.
Одна из народных заседательниц, Савельева, молоденькая ткачиха, в яркой шерстяной кофточке, явно с симпатией смотрела на Ивана Никаноровича.
— Ваш сын оказывает вам материальную помощь? — продолжал адвокат.
— Регулярно каждый месяц присылает пятьдесят рублей. Как государственную пенсию — всегда в срок. Иной раз к празднику какому дополнительно. А уж к моим и матери именинам — подарки в обязательном порядке.
— Благодарю вас, — одобрительно кивнул защитник. — У меня еще вопрос, сын предлагал жить с ним, в его семье?
— Все время об этом говорит. Да куда бросишь хозяйство? Домик у нас, корова. Были мы у него со старухой в Ташкенте. Климат, — старик сделал ударение на последнем слоге, — не подходит. Для сердца неважно.
— Больше вопросов нет, — сказал защитник.
— У государственного обвинителя вопросы будут? — спросил судья.
— Будут, — отозвался Холодайкин, надевая очки и заглядывая в бумаги. — Сколько было лет обвиняемому, когда вы его потеряли?
— Два года, — глухо ответил Иван Никанорович.
Мать Азарова приложила к глазам платочек. В зале стало тихо. Савельева достала платок и высморкалась.
— Когда вы нашли сына?
— Четыре года назад.
— Значит, прошло почти тридцать лет?
— Целая жизнь, — вздохнул старик.
— Выходит, вы потеряли его совсем маленьким, несмышленым ребенком, а встретились со взрослым мужчиной, имеющим семью?
— Выходит, так, — подтвердил Азаров-старший.
— То есть как бы совсем чужим для вас человеком, которого вы не воспитывали, не знали, как он жил все эти годы?
— Нет, это не так. Не я виноват. Война. Многие совсем потеряли. А Степа мне родной, — с болью возразил Иван Никанорович. — Как вот встретились — и словно всю жизнь не расставались…
— Я возражаю против такого рода вопросов! — вскочил Шеманский.
— Товарищ прокурор, прошу задавать вопросы по существу, — обратился Паутов к Холодайкину.
— Хорошо. — Врио прокурора снял очки. — По чьей инициативе вы нашли друг друга — по вашей с супругой или подсудимого?
— По нашей с супругой, — ответил Иван Никанорович и поспешно добавил: — Но сын нас тоже разыскивал.
Все посмотрели на Степана. За все время, пока допрашивали отца, он ни разу не поднял головы.
— Вопросы еще будут? — Паутов поскорее хотел закончить с этим допросом.