Змееносец. Истинная кровь
Шрифт:
24 декабря 2015 года, Монсегюр
— Его сияние вскружило вам голову, Мишель? — донесся до них голос Петрунеля. Тот стоял теперь уже в своем черном плаще, и брошь, скреплявшая его, светилась, будто озаряемая Сангралем. — Отдайте его мне.
Его Величество нахмурился, сжимая Санграль в ладони.
— Нет, мэтр, вы не получите камень. Вы сами говорили, что он мой. Моим и останется. И служить будет только мне.
— И как же вам не стыдно, Ваше Величество! Королевством управляете — и врете! Вы же поклялись жизнью королевы!
И Петрунель
— Бросьте, мэтр! Вы и сами плохо знаете, что такое честность. Но жизнью Мари я не клялся. Я еще не сошел с ума, чтобы беспрекословно выполнять все ваши условия. Королев в моем королевстве было достаточно.
— Жулик! — восхищенно воскликнул мэтр Петрунель. — Отдай Санграль! Я просил его всего на пять минут!
— И не подумаю! За эти пять минут вы можете натворить такого, что альбигойский крестовый поход покажется рыцарским турниром для детей.
Улыбка на лице Петрунеля стерлась, на смену ей пришел гнев. С мрачной решимостью он двинулся на короля.
Мари с ужасом наблюдала за обоими мужчинами. Пальцы ее, вцепившиеся в рукав Мишеля, сжимались все крепче. Будто собой она могла загородить его от ярости мэтра.
— Прекратите сейчас же! — воскликнула она, толком не понимая, кому это кричит.
Даже не подумав прислушаться к ее крику, Петрунель уже тянул руки к де Наве.
— Не бойся, Мари, — проговорил Мишель жене, кинув на нее быстрый взгляд и отводя руку с камнем от скрюченных пальцев мэтра.
В то же мгновение она перестала бояться. Она рассердилась. Кажется, только сейчас она поняла, что по милости этого самого идиота, носившего черный плащ, именовавшего себя магом и мечтавшего о титуле Великого магистра, она очутилась здесь и вынуждена заниматься непонятно чем, когда единственное, что ее должно волновать — это вязание пинеток. Мари отцепила пальцы от рукава Мишеля и набросилась на Петрунеля. Тот дернулся от удара, неловко вскинул руки и толкнул ее в живот. В следующее мгновение она видела его искаженное ужасом лицо, потом лицо Мишеля, даже успела залюбоваться им, позабыв обо всем на свете. Потом она видела звезды, нависавшие над нею и будто танцующие. Или то были снежинки? Что же страшного в снежинках? Даже удариться виском об острый выступ стены не было страшно. Потому что после яркой вспышки всего лишь наступила тьма.
А по белому снегу и черному камню тонкой струйкой стекала кровь — жизнью из тела королевы Мари.
— Мари… — пробормотал Мишель, не понимая, что произошло.
Он кинулся к ней, прижал к себе, пытаясь услышать ее дыхание.
— Мари! — выкрикнул он, не желая верить в очевидное.
Потом долго смотрел на расплывающееся темное пятно на снегу и, подняв глаза на мэтра, выдохнул:
— Убийца!
Небо замерло. Метель замерла. Мир вокруг остановился. Был только король, державший на руках свою королеву. Внутри него было и небо, и метель, и мир. И все оно взорвалось безумной… нет, не болью… Чем оно взорвалось? Чему не было
— Это не я, — прошептал Петрунель. — Она сама… Я не хотел…
Мэтр в ужасе смотрел на тело молодой женщины. Потом перевел взгляд на собственные руки, которые сотворили с ней это. И выдохнул:
— Король… все же ты поклялся жизнью этой королевы…
— Не смей обвинять меня, а тем более королеву! — загремел голос Мишеля. — Ты и только ты виноват в ее смерти! И ты ответишь за это!
Петрунель продолжал смотреть на собственные руки. И словно бы совсем не слышал короля. Потом медленно поднял глаза и тихо сказал:
— Неужели?
А потом одним простым жестом щелкнул пальцами. И единственное, что все еще видел теперь перед собой — это не остывший труп королевы. И лампу, валяющуюся у ее ног.
XXXIX
24 декабря 1186 года, Трезмонский замок
Поль что было духу мчался к Лиз. Мысли его перескакивали с вынужденного побега на Скриба в Святой земле, а потом от брата Ницетаса устремлялись к дыре, ведущей домой. Домой! Наконец-то он точно знал, где его дом. Оставалось найти способ туда вернуться.
Теперь уже несомненно бывший монах влетел в свою комнату и с порога заявил Лиз:
— Собирайся! Мы уезжаем!
Вивьен Лиз, укачивавшая благородного отпрыска маркиза де Конфьяна, приложила к губам палец и тихо сказала чуть сиплым голосом:
— Тише, он засыпает. Куда ты собрался?
— Не я, а мы! — громким шепотом проговорил Поль. — Ницетас всерьез задумал увезти меня в обитель. Но это бы ладно, — махнул он рукой. — Для тебя это будет опасно. И даже Барбара не сможет прятать тебя вечно. Поэтому она предложила нам убежать. Вот только дыра… она останется здесь, — и он жалобно глянул на Лиз.
Заплаканные глаза ее неожиданно вспыхнули радостью. Она торопливо уложила ребенка на постель, стараясь не разбудить его, и тут же бросилась на шею Полю.
— Мне нечего собирать, — весело объявила она. — И дыра от нас никуда не денется. Я все придумала! Сбежим куда-нибудь, где можно будет спокойно подумать, как вернуться домой!
— Она-то не денется, мы от нее денемся. Ты же говорила, что она в кухне.
— Бедный мой, бедный, — Лиз взъерошила его волосы, — совсем тебя это все запутало! Я же потом говорила, что дыра — это ты!
— Я думал, ты шутила. Но я тогда совсем ничего не понимаю.
Он сел на кровать, глянул на младенца, который лежал с открытыми глазами и, кажется, затаив дыхание, прислушивался к их разговору.
— Черт! — глядя на маркиза, ругнулась Лиз. — Все труды насмарку.
Она уселась к Полю на руки, не желая отпускать его ни на минуту, и обратилась к юному де Конфьяну:
— Учти, что обо всем, что ты сейчас услышишь, ты должен будешь молчать до конца жизни! Но если со временем придумаешь, как воспользоваться полученной информацией и навестить нас дома, мы будем рады. Только сперва подрасти, чтобы не орал по ночам!