Змеи и лестницы
Шрифт:
И проснулся за сорок минут до прилета «Боинга» из Франкфурта, но к выходу пассажиров из терминала все же успел.
– Опаздываешь! – коротко сказал ему Литовченко, который сжимал в пальцах листок бумаги формата А4 со сделанной от руки надписью:
Итак, полицейского комиссара из Германии звали Миша. Михаил, или – если быть по-немецки точным – Михаэль. Странно, что Литовченко не воспроизвел имя полностью, ограничившись короткой формой. Это – неправильный подход, он демонстрирует
– Ну что это еще за «Миша»? – мягко попенял Вересень товарищу. – Как будто мы пили с ним на брудершафт. И допились до того, что теперь не можем вспомнить, как он выглядит. И стоим, как дураки, с дурацкой бумажкой.
– Эту дурацкую бумажку мне выдали. Так что все претензии к начальству. Хоть с Мишей, хоть с Гансом, хоть с Эрихом-Марией. А я – за что купил, за то и продаю.
За четверть часа мимо Вересня с капитаном продефилировали три шляпы, двое усов и даже один орден (при ближайшем рассмотрении оказавшийся казачьей медалью «Алексий – человек божий»), а Миша все не являлся.
– Может, мы его пропустили? – забеспокоился Вересень.
– Вроде не должны.
– Может, он вообще не прилетел?
– Вроде должен.
В этом момент перед капитаном и Вереснем остановилась молодая женщина в джинсах, белой футболке и свитере, наброшенном на плечи. Лучшим в ней были волосы – густые, пушистые, медного цвета. Все остальное было так себе и было слишком: слишком острые скулы, слишком тяжелые веки, слишком большой и жесткий рот. Слишком высокий лоб и почти полное отсутствие бровей дополняли образ и делали женщину неуловимо похожей на центральный персонаж картины Лукаса Кранаха Старшего «Юдифь с головой Олоферна». Понаблюдав за мужчинами секунд тридцать, Юдифь подошла к Литовченко и ткнула пальцем в плакат.
– Миша, – произнесла она низким скрипучим голосом.
– Что? – не понял капитан.
– Миша, – палец переместился с плаката на плоскую грудь Юдифи. – Миша – это я.
– Что она сказала? – Литовченко скосил глаз на Вересня.
– Говорит, что Миша – это она, – прошептал тот.
И.о. начальника убойного отдела (вполне подходивший для роли Олоферна) состроил зверскую гримасу. В ней смешалось все: изумление, недоверие, разочарование и – немного неловкости, которую обычно чувствует красивый мужчина в компании малопривлекательной женщины.
– Миша Нойманн? – еще раз переспросил капитан.
– Да.
Рыжеволосая Миша выставила перед собой руку со сложенными лодочкой пальцами. Рука была костлявой, пальцы – узловатыми, а ногти – коротко постриженными. Заусенцы, ни следа лака, ни единого украшения, кроме простенького серебряного кольца на безымянном. Наверное, протянутую руку следовало пожать, но Литовченко почему-то медлил.
– Миша Нойманн, полицейский комиссар из Франкфурта?
– Да.
Капитан ткнул Вересня
– Она что, по-русски говорит?
Рука все еще висела в пространстве, и игнорировать ее дальше Вересень посчитал неуместным. Он крепко ухватился за нее (мимоходом удивившись, какая она холодная) и спросил:
– Вы говорите по-русски?
– Да. Но не очень хорошо.
– Меня зовут Борис Вересень. Я следователь. А это – мой коллега, капитан Литовченко. Добро пожаловать в Россию.
Наконец-то вышедший из ступора капитан тоже потянулся к руке полицейского комиссара. Но в последний момент решил, что перед ним, все-таки, дама, а руки дамам принято целовать. Он попытался припасть губами к пальцам Миши, но та резко одернула их и залилась румянцем. Это был странный румянец, проступивший в виде красных пятен на лбу, щеках и подбородке. Зато кончик носа Миши побледнел, а губы стали еще уже, превратившись в едва заметную полоску.
Стараясь не глядеть на эту неземную красоту, Литовченко прокряхтел:
– Добро пожаловать. Угу.
Не слишком гладко начинается сотрудничество, подумал Вересень. А еще подумал, что лучше бы сюда припожаловал эгоцентричный комиссар Мегрэ, чем эта страшноватая немецкая лягушка, которая (сто против одного) окажется занудой и педанткой. И, словно оправдывая ожидания Вересня, лягушка проскрипела с сильным акцентом:
– Мне нужно приступить к… моя работа… унфоцуглих… немедленно.
– Само собой, – кивнул Литовченко.
Багажа у комиссара полиции было немного: кабинный чемодан и рюкзак. Капитан попытался завладеть чемоданом, но Миша держалась за него мертвой хваткой. Все втроем они направились к выходу – в полном молчании. На секунду отстав от немки, и.о. начальника убойного отдела шепнул Вересню:
– Она же баба!
– Сам вижу.
– Так почему ее зовут Миша? Это же мужское имя.
– Это у нас оно мужское. А у них – женское.
– Ох, уж эта мне Европа, – вздохнул Литовченко. – Чего с ней делать-то?
– С Европой?
– Да с комиссаршей.
– Заселить в гостиницу для начала. У тебя же, наверняка, есть инструкции.
– Есть. Но я в глобальном смысле.
– В глобальном – работать. Чего же еще?
– Чую, будет та еще работа. Не ожидал, что немцы подложат такую свинью. И почему только мужика не прислали?
– Что приехало – то приехало, – философски заметил Вересень. – Может, она спец толковый.
– Может, и толковый. Но уж больно страшна.
– Тебе какая разница?
– Я эстет, Вересень. И близость некрасивых теток меня расстраивает.
– Смотри на нее, как на комиссара полиции.
– Снизу вверх, что ли?
– Не обязательно. Я имел в виду, что вы – коллеги. Вместе делаете одно дело. Из этого и надо исходить. А все остальное – не имеет значения.
– Уж не знаю, куда нас это дело заведет…
Дама мечей
…Неделю назад Мише Нойманн исполнилось тридцать два года.