Змеиная верность
Шрифт:
– Ты это че ж, девка, опилками на полу набрыляла? Токо помыли… Замети, когда пойдешь!
– Замету, – пообещала Лиза.
Тетя Катя, большая любительница громких разборок, была явно разочарована Лизиной покладистостью и, уходя, продолжала недовольно ворчать:
– А то ишь ты! Кажный будет брылять на мытые полы!..
Пышная, добродушная тетя Наташа, неспешно плывущая в кильватере у тети Кати, подсказала:
– Совочек с веничком возьми там, за ящиком.
Лиза кивнула.
Задвинув в стеллаж последнюю клетку, она сунула блокнот и карандаш в верхний
Ларь стоял рядом с шахтой грузового лифта, чтобы удобнее было сгружать зерно, овощи, опилки и большие клетки с животными, которых привозили из питомника. Обычного лифта в институте не было, а грузовой ходил от верхнего этажа до подвала. Кроме кормов и животных в нем возили мебель и тяжелое оборудование.
Нагибаясь за веником, Лиза выронила из кармана карандаш, который отскочил к лифту и, конечно, по закону подлости закатился в узкую и довольно глубокую щель между плитками пола и порожком лифта. Лиза, чертыхаясь, попыталась добыть его оттуда, но не получалось. Оставлять карандаш было жалко, надо было его чем-то подцепить. Лиза отломила прутик от веника и с трудом выковыряла карандаш из щели. Вместе с карандашом выковырялось что-то еще непонятное – маленький кругляшок, серебристо сверкнувший на свету.
Лиза подняла непонятный предмет и поднесла поближе к свету… Камешек цвета морской воды в серебристой металлической оправе, не круглый и не овальный, скорее сердцевидной формы. В основании сердечка было совсем крохотное серебристое колечко.
Скорее всего, это была часть какого-то украшения, подвеска. Насколько Лиза могла судить, из бирюзы с серебром. Колечко, которым подвеска крепилась к чему-то, было разогнуто. На металлическом ободке Лиза увидела выгравированные буковки: «О.Р.».
Лиза сунула находку в карман – надо поспрашивать народ, может, найдется хозяйка. Аккуратно подмела опилки, вышла из вивария и пошла в сторону террариума.
Подвальный коридор был пуст, видимо, все любопытствующие уже посетили место трагедии и разошлись. Лиза прошла мимо слесарки, миновала комнату, где сидели электрики, ткнулась в дверь каморки, где обитали инженер-приборист Саша Грачев и герпетолог Бахрам Магомедов. Дверь была заперта. Лиза вздохнула и пошла дальше.
На полу перед террариумом виднелось затертое меловое очертание тела. Лиза остановилась над ним.
Так вот где это произошло… Почему же она все-таки не убежала, не закричала?.. Интересно, если громко закричать, на вахте слышно? Надо бы проверить… Хотя что толку, если Михалыч спал мертвым сном! Этого уже никогда не проверишь.
Стоя над меловым контуром тела, Лиза постаралась представить, как все могло произойти. А может быть, Ленка сразу потеряла сознание от ужаса, ведь она так боялась змей! Может, у нее вообще остановилось сердце, и она умерла еще до того, как подействовал яд.
Вдруг что-то шевельнулось у нее за спиной, по стене метнулась черная тень, и Лиза, в который уже раз за сегодняшний день, почувствовала, как оборвалось и куда-то рухнуло сердце, а волосы на голове зашевелились от ужаса. Она обернулась…
Позади
Аду Лещову в институте сторонились и даже побаивались. Она ни с кем не дружила, общение сводила к минимуму. Молча, не здороваясь, проходила мимо, на приветствия не отвечала, как будто не слышала. Федька Макин частенько, глядя Аде вслед, задумчиво напевал на мотив известной пугачевской песни: «До свиданья, крыша, до свидания…» Девочки-секретарши, работающие рядом с Адой, уверяли, что Ада – сектантка.
В обеденный перерыв она никуда не ходила, доставала принесенную из дома еду и книгу. Книги, которые она читала, тоже были странными: оккультизм, эзотерика, хиромантия, еще какая-то заумь… Валера Николашин, со своим интересом к «потустороннему», попробовал было общаться с Адой, но быстро отступился. Лизе он потом признался, что после общения с Адой у него мозги «свернулись в лист Мебиуса». Ада же с тех пор стала как-то отличать Валеру от других, что-то мелькало у нее в глазах при виде Валеры.
Между тем Ада была из очень приличной и очень нормальной семьи. Единственная дочь известного в городе профессора-офтальмолога Михаила Яковлевича Лещова, она на корню зарубила папины надежды на продолжение врачебной династии и наотрез отказалась поступать как в медицинский, так и в какой-либо другой институт. Она жила в своем мире, и все, что не касалось этого мира, ее не интересовало. Врачи осторожно намекали папе на психическое расстройство дочери, заводили речь об аутизме, но Михаил Яковлевич ничего слышать не хотел и настойчиво тянул дочь в нормальную жизнь. По его просьбе директор института фармакологии, давнишний друг Михаила Яковлевича, принял Аду на работу и придумал ей должность помощника ученого секретаря. Ада отстукивала на компьютере разные деловые бумаги и выполняла другие несложные поручения.
И вот теперь Ада стояла перед Лизой. Как всегда, в чем-то длинном, темном и балахонистом. Прямые волосы наползали на впалые щеки, глаза, полуприкрытые крупными веками, смотрели непонятно куда.
Неслышно ступая, Ада обошла Лизу и, подойдя к меловому силуэту на полу, застыла над ним.
– Они забрали ее, – сказала она, слегка кивнув на меловой контур.
Если бы с ней заговорила статуя Святой Татьяны, покровительницы студентов, поставленная недавно на Университетском проспекте, Лиза удивилась бы меньше. Она, пожалуй, впервые слышала голос Ады, монотонный и тоже какой-то странноватый.
– Кто забрал, полиция? – осторожно переспросила Лиза. Конечно забрали, не оставлять же здесь труп.
– Посланцы, – пояснила Ада. – Все думают, что это несчастный случай, но это они. Она нарушала гармонию. Порок, разврат, зло… Она вовлекала во все это очень достойных людей. Это должно быть наказано.
Вот это да, изумилась Лиза. Оказывается, Ада способна разговаривать вполне связно. Хоть и не очень понятно. И оказывается, она – моралистка! А Лиза-то думала, что она ничего не замечает и ничто ее не трогает. А оказывается, очень даже замечает, и очень даже трогает. И, похоже, она сильно недолюбливала Ленку. Интересно…