Змеиная вода
Шрифт:
– А… эту… Пестряковскую? Хорошая девка. Добрая. Вон, с дитями возилась. Хотя куда ей замуж…
Антонина Павловна вытаскивала коробку за коробкой, чтобы спустя мгновенье сунуть обратно, и даже не заглядывала внутрь их.
– Почему?
– Так… дохлая она. Здоровьице никакое… вон, к Милочке нашей бегала. Сердце там. То капли пьет, то пилюли глотает, то с капельницею лежит.
Надо же? Настолько все серьезно?
Одинцов не упоминал.
Не знал?
Вполне возможно.
– А кому хворая невестка нужна? Каблукова-то это дело скоренько
Антонина Павловна остановилась.
– И правильно, - сказала она. – Толку-то с этакой нягеглой[1]? Такая и дитё не выродит, и за домом не доглядит… одно расстройство.
Она уперлась в спину и повернулась.
– А правда, что такие, навроде тебя, порченые, тоже с дитями не могут?
Хамский вопрос.
Но задан не чтобы меня задеть. И в этом, пожалуй, отличие между квадратной женщиной в синем халате и безукоризненно вежливою Марией Федоровной.
– Правда, - говорю честно.
– Горе-то какое… - и сочувствует Антонина Павловна мне искренне, и даже в жестких чертах лица её что-то меняется, а во взгляде появляется печаль. – Но ничего… помолись… смириться надобно…
Сказала и снова повернулась к коробкам.
– А когда она узнала? – спрашиваю, понимая, что в подвале этом я надолго застряла. Надеюсь, Бекшеев там не притомится ждать. – Мария Федоровна?
– Так… сперва-то еще ничего было… как молоденькая… помнится, Надька сюда заглядывала с сестрою младшенькой. Вот кто редкая вертихвостка. С малых лет глазки в пол, а подолом метет… Надька-то иная, прямая натура. Ей бы по-бабьи гибчей быть, мягчей…
Нужная коробка отыскалась, и Антонина Павловна поставила её на пол.
– Сейчас перевяжу, а то несподручно несть будет.
– Значит, думаете, что Ниночка…
– А чего тут думать?! Видно было… глазом… этим… как его… невооруженным… есть такие девки, которые с малых лет оторвы. И этая тоже. Но притворяться умела. Вся такая прям ангелочек из себя. А ни одного мужика взглядом не пропустит. И за женишком сестрицыным еще когда увивалась. Видала их как-то тут, в кафатерии. Типа сидят по-семейному. Толька с Надькою кофеи пьют, а Ниночка, стало быть, мороженку ест. Ест и с Тольки взгляду не сводит. Разве что глазьями не облизвает…
Стало быть, Ниночка и вправду была влюблена в жениха сестры.
Скорее всего.
Потому что вполне может быть, что Антонина Павловна, как иные особы, ей подобные, видела то, чего сама видеть и желала.
– А так-то поначалу Надька сюда к Ангелинке захаживала. Милочка от этого прям белела вся… она-то Ангелину своею подружкой сердечною полагала, а тут этая… и главное, сядут вдвоем и чегой-то говорят, обсуждают. Ангелинка с Надькой и в школу хаживать стала.
Милочка ревновала?
Почему бы и нет… чувство-то знакомое, к делам любовным отношения не имеющее, пусть и сходного свойства.
– А Людмилу не звали?
– Звали. Но когда ей? Делов-то хватает. И в госпитале, и по деревням… тут же ж на всю округу один целитель.
Который явно эту округу знает приотлично.
И…
Нет,
– Ну а там еще Надька вовсе в Петербурх укатила. К этому её… опекуну… то ли экзамену сдавать, то ли благословения испрошать. А уж как возвернулась, так вся иною сделалась. Думать начала. Вот… все беды бабские от наук лишних.
Шпагат тоже нашелся, и Антонина Павловна принялась разматывать его.
– Вот зачем бабе думать-то? Господом чего сказано? Замуж и рожать… а эта… вот думать стала и сразу хворать… раз пришла, бледная, что твое полотно. Все всполошилися. И Ангелинка, и Милочка… другой раз… тут и пилюли какие-то делали, и капельнички. И кажную неделю, считай, хаживать стала на капельнички. А разве ж оно про здоровье?
Интересно.
Выходит, до отъезда в Петербург со здоровьем у Надежды проблем не было? А по возвращении появились, но о проблемах этих Надежда умолчала почему-то.
Хотя…
Одинцов, узнай он, точно увез бы Надежду в Петербург. Там и целители получше, и в целом… почему не сказала? Не хотела уезжать?
– А Каблукова явно чегой-то пронюхала… она тут, как с Милочкой поцапалась, то и не показывалась вовсе. Целитель у ней свой был…
– Какой?
– Да… дальше, в Цихнове есть один. Частную практику ведет…
И с ним тоже надо будет побеседовать.
– А тут раз и все, заявилась одного дня вся такая любезная из себя. Мол, ей кажется, что Наденька побледнела, волнуется… и не надо бы её, мол, Наденьку, обследовать на предмет слабости здоровья. Милочка и ляпни, что у Наденьки сердце с малолетства слабое… ну и что ей себя беречь надобно. Каблукова же ж, когда ей надобно, умеет поставиться. Наизнанку вывернется вся. И тут ласкавая сделалась, хоть до раны прикладывай…
Шпагат ложился поверх коробки слегка приминая старый запылившийся картон.
– Я… слышала… краем уха… в общем… её крепко интересовало, может ли Надька дитёв нарожать, чтоб побольше. Милка ей и сказала, что если и сумеет, то одно, да и то рисково…
Кривоватые пальцы Антонины Петровны изобразили узел.
– Не она эта… не Каблукова…
– Почему?
– А на кой ей? Она-то, как прознала про сердце и про тое, что Надьке рожать неможно, крепко задумчивая была. А потом возьми да брякни предовольненько так, что, мол, повод больно хороший… что никто не осудит.
Повод?
Расторгнуть помолвку?
Ну да, бесплодность жены – хороший повод расторгнуть не только помолвку, но и свадьбу. И судя по тому, что я знаю, Надежда не стала бы возражать и раздувать скандал.
Значит…
Значит, повода убивать её у Анатолия не было. Как и у его матушки. Все же убийство – штука рискованная.
– А кто тогда? – спросила я тихо.
– Так… - Антонина Павловна подхватила коробку. – Я откудова знаю… может, полюбовник, от которого она забрюхатела? Небось, князь не обрадовался… а он в чинах ведь, так? Тот, который Надькин опекун? Самолично являлся. Весь такой… нашия бегали, что наскипидаренные. На семь потов изошли.