Змеиная вода
Шрифт:
Голос Людмилы подрагивает. А одна рука цепляется за другую. И кажется, что она прячет в этих руках нечто важное.
– Подтверждаю, - Захар разворачивает один из стульев и садится, лицом к спинке. Он кладет руки наверх и почти заслоняет себя от нас. – Это и сейчас есть. Дикость. Мне… приходилось сталкиваться с последствиями.
Я молчу.
Я не знаю, что сказать.
И Бекшеев взгляд отводит. Тема из тех, которые в обществе обсуждать не принято.
– Какие-то странные зелья… почти отрава. Или действительно отрава. Эти дичайшие рецепты с банею, когда потом ожоги по всему телу
Людмила коротко кивнула и даже выдохнула.
– Она нарушала закон, - произнесла Людмила далеко не сразу. – Кстати… она говорила, что гадюк тоже использовали… я только сейчас вспомнила! Мама… погодите…
Людмила вскочила и прижала пальчики к вискам.
– Сейчас… мне тогда все эти беседы казались жутью жуткой… мерзостью невыносимой. Тоже была идеалисткой… потому что война – это одно, а здесь, в мирное время и так… дети счастье и все такое… потом уже… поэтому и разговоры. Точно. Мы с мамой сидели… она уже болела. Я помогала, но мы обе видели, сколь недолго ей осталось. И начали разговаривать. Много. Раньше ведь времени не было. Сперва у нее, потом у меня… а тут… вечерами… и про бабушку… про госпиталь. Мама сказала, что гадюки… их ловят… бабки вот эти, знахарки… иногда жир топят. Яд сцеживают. Что народные рецепты – далеко не всегда зло, что порой в них тоже и знание, и…
Людмила повернулась к окну.
Спина у нее узкая. И снова свет падает так, что она вся-то словно светится. И белый халат чем-то похож на крылья, за спиной этой узкой сложенные.
– Не о том… погодите, сейчас точно вспомню. Просто это сказано было вскользь, вот и… гадюки… яд гадюки разжижает кровь… и если так, то его можно использовать… распариться, разогреться, чтобы движение крови ускорилось, и…
– Это ведь опасно, - Бекшеев стискивает трость.
– Именно… мама и сказала, что безумно опасно. И что многие умирали. Что из-за тех, умерших, бабушка и стала… помогать… не всем. Редко… но грех большой. А мама уже отказывала. И… извините, я больше ничего и не вспомню. Как в тумане все.
Людмила обернулась.
И руки её упали.
– Говорю же, тогда я была куда как наивнее и еще верила, что теперь-то все будет хорошо.
– Знакомое заблуждение, - отвечаю я. – Только…
– Жизнь – странная штука, - это уже Захар и вздыхает. – А баня и гадючий яд – не самое страшное из того, что попадалось. Так что…
Молчим.
Как-то совсем этот разговор не туда свернул. И главное, нити оборвались, повисли в воздухе.
– Самусева была беременна? – уточнил Бекшеев.
– Нет… насколько я знаю… она не так часто заглядывала. Точнее приходила, но не сама. В том смысле, что сама она была здорова. Сестер вот приводила, братьев. Семья у них очень большая, а дети болеют, но ничего серьезного. Очень аккуратная девушка… заботливая. И с отчимом тоже ладила. Когда тот спину сорвал, то сопровождала сюда. Матушке за рецептами приходила. У той проблемы со сном, я выписываю снотворное… как-то вот так.
Людмила развела руками.
– Вскрытия не было, - Бекшеев протянул руку, и Людмила вернула список.
– Да… родители пришли. Написали отказ… в силу религиозных взглядов и что-то там такое… в общем, там
Как и учинять расследование.
Людмила же тихо вздохнула.
– Ну а про Ангелину вы, наверное, и сами знаете…
В том-то и дело, что нет…
Людмила посмотрела на Захара. Тот поджал губы и сказал:
– Пойду… гляну… что там… вчера привезли одного… идиота пьяного. Пошел на охоту… вон, теперь валяется с простреленной ногою…
И вышел.
– Захар, - Людмила выдохнула. – Человек своеобразный. Порой кажется, что он напрочь лишен чувства такта.
Ага, именно поэтому и вышел сейчас.
– …но затем он удивляет. Мы знакомы давно. Еще с войны… с начала войны. Оказались в одном госпитале. Я, Захар и Ангелина… он сходу заявил, что бабам там не место. А я подумала, какой невыносимый грубиян. И не ошиблась. Он… он не привык подбирать слова. И доставалось всем. Помню, что первое время я боялась его, до дрожи, до полуобморока. Когда он рядом, я просто-напросто забывала все, что знала и умела. А он говорил, что в жизни еще не встречал настолько бесполезной криворукой целительницы.
Людмила убрала прядку волос за ухо.
– Ангелина же как-то не обращала на него внимания. Она умела держаться. Так вот, словно ледяная королева. Смотрела сверху вниз и не отвечала, будто не слышала всего этого хамства. А мне сказала, что бояться не надо, что он, как брехливая собака… извините, её слова. Мол, громко лает, но не укусит… потом сказала присмотреться. Что целитель он от Бога. И главное, что права оказалась. Пусть сил у него не так и много, но…
– Сила решает далеко не все, - с пониманием произнес Бекшеев.
– Именно. Сила решает далеко не все… он умудрялся и без силы. И народные средства… я не зря про них сказала. Захар использовал их. И заставлял заготавливать. Всех заставлял. Раненые, те, кто мог ходить, ходили в лес. Листья мать-и-мачехи, корни лопуха, кора березы и все такое… сперва это представлялось ересью, чушью даже… зачем листья лопуха, когда есть лекарства, - Людмила выдохнула и отвернулась. – А потом лекарства закончились. Они как-то всегда брали и заканчивались вдруг. И оказывалось, что белый мох вполне годится для перевязок. И раны даже меньше воспаляются. Что листья мать-и-мачехи, конечно, с воспалением легких не справятся, но при бронхитах кашель облегчат. И корни одуванчика, и та самая березовая кора, деготь… все это многих спасло. И я стала смотреть на Захара иначе. Более того… я как-то даже в него влюблена была. Одно время.
Она снова покраснела, стыдясь этого признания.
– Потом, правда, прошло…
Ложь.
Не прошло.
Скорее уж Людмила справилась, убрала это чувство куда-то в себя, как я когда-то убрала тоску. Но мне для того понадобилось куда больше времени.
– А потом война закончилась. Я вернулась домой… Захар тоже уехал. Ангелина… будто нити, нас связывавшие, рассыпались, - она потерла запястье. – И мы потерялись, чтобы найтись вот так… вот.
Вздох.
– Вы знали, что Ангелину опаивали? – Бекшеев, кажется, романтической историей не особо впечатлился.