Шрифт:
В просторной избе стоял сильный, густой запах сушеных трав, пучки которых висели на стенах и под потолком да в таком количестве, что казалось, не повернешься, не задев какой-нибудь, но узкоплечий сутулый старичок с птичьим носом, длинным и острым, с поджатым ртом, словно беззубым, и с козлиной бородкой, как-то умудрялся, двигаясь быстро и малость подпрыгивая, отчего напоминал кулика на болоте, проскальзывать между ними, не зацепив. Он то подлетал к печи, отодвигал полукруглую деревянную заслонку и совал птичий нос в топку, к трем чугунам, в которых булькала темно-коричневая жидкость, то отбегал к столу,
В избу ввалился, втянув за собой волну сырого, холодного воздуха, безбородый мужчина, толстый и бледный, похожий на квашню, втиснутую в одежду. Он тяжело вздохнул, пошлепав вывороченными губами, сморщил пухлый нос, сердито посмотрел выпуклыми глазами на пучки трав, недовольно гмыкнул. Неуверенно переставляя толстые короткие ноги, подошел к столу, сцепил бледные и словно студенистые руки на огромном животе и, не поздоровавшись и не перекрестив лба, впился в хозяина тусклым желтоватым взглядом.
Хозяин прыгающей походкой продолжал бегать от стола к печи и обратно, что-то толок, размешивал, обнюхивал – и делал это шустро и молча.
– Бесиво варишь? – заговорил первым гость.
– Варю, – неопределенно ответил знахарь.
– Приворотное или отворотное?
– Отворотное. Чтоб смерть отвадило.
– А-а, ну, вари, коль делать больше нечего, – с презрительными нотками произнес гость и тяжело опустился на лавку у стола.
Прямо перед ним стояло глиняное блюдо с темно-вишневой жижей. Внимательно присмотревшись к ней и принюхавшись, гость спросил:
– Кровь некрещеных младенцев?
Знахарь буркнул что-то нечленораздельное.
– Отведаю? – попросил гость.
– На здоровье, – разрешил хозяин.
С трудом согнув короткую шею, толстяк припал к жиже вытянутыми трубочкой губами, шумно втянул в себя сразу всю. Сыто отрыгнув, облизал губы, а потом недовольно скривился.
– Кровь-то нечеловечья! – пожаловался он.
Знахарь обмакнул указательный палец в остатки жижи на дне блюда, попробовал на вкус.
– И вправду, нечеловечья, – произнес он удивленно. Что-то припомнив, добавил: – Да и откуда взяться человечьей, я ведь ягненка резал.
– А ты сказал!..
– Это ты сказал, – перебил хозяин.
– А ты подтвердил, что некрещеных!
– Ну, правильно! Где же ты видел крещеных ягнят?!
Гость шумно втянул воздух покрасневшим носом итак же шумно выдохнул, вдобавок пришлепывая вывороченными губами, смоченными кровью некрещеного ягненка. И сразу негодование сменилось смирением, покорным отношением к своей невезучей доле, и оплывшее лицо стало еще бледнее и размытее. Он уставился тусклым желтоватым взглядом в земляной пол и замер неподвижно,
– А меня опять побили, – после долгой паузы произнес он безразличным тоном.
– Кто на этот раз? – не отрываясь от работы, поинтересовался хозяин.
– Дьячиха – короста сухоребрая. Ухват вчера об меня сломала. До сих пор болит..
– Ухват?
– Поясница, – точно не заметив издевки, ответил гость. – Кабаном я оборотился, хотел поесть у нее: наготовила прорву, сегодня у дьяка именины, полсела пирует. Ну, залез я в подклеть, пока нашел в темноте, пока распробовал что где, пару горшков, видать, и перевернул. Ее на шум и принесли…
– Черти? – подсказал знахарь.
– Черти меня носят, а ее… неведомо какая сила, но ни добрая, ни злая. И все за волосы ее таскает – совсем лысая уже.
– Как ты в темноте рассмотреть умудрился?
– Не смотрел я. Хотел ее за патлы оттаскать, а не нашел, за что ухватить.
– Ай-я-яй! – посочувствовал хозяин то ликолдуну, то ли дьячихе. – Ухват хоть короткий был?
– Толстый он был. И крепкий. Дубовый, что ли, – ответил гость. – Почему мне все время не везет? За какую пакость ни возьмусь, ничего толком не сделаю. Пошел к старостихе корову доить – нарвался на быка. Подсыпал кузнецу отравы в медовуху – жена выдула. Кузнец уже месяц на радостях пьет. И ведь не угорит, сволочь. А жена у него была – ну, ты сам знаешь. Сколько я с чертями вожусь, попривык к их образинам, а ее как увижу, так неделю на. улицу боюсь выйти. Не баба, а лихо двуглазое.
– Вроде ты по молодости сватался к ней, – припомнил знахарь.
– Нечистый путал, хотел, чтобы я побыстрей ему душу продал. Теперь не нарадуется, – с усмешкой произнес колдун, и лицо его маленько оживилось.
Он надолго замолчал, вспоминая что-то веселое, и незаметно для себя заснул. Нижняя губа обвисла, легла на подбородок. Колдун с присвистом втягивал воздух, становясь ниже и уже, чем был до вдоха. Когда он сравнялся по сложению с хозяином, тот как бы случайно стукнул пестиком по ступе.
– Погоди, сделаю! – сквозь сон буркнул колдун, глубоко вздохнул, увеличившись до первоначального своего размера, и, еле продрав глаза, налившиеся краснотой, тупо уставился на знахаря. – А-а, это ты…
– Да вроде я. А ты думал кто?
– Черт – кто ж еще?! Житья от нам не стало. Только прилягу, начинает бодаться: иди, мол, пакости делай. А что делать, если ничего не получается?! И не могу ничего путного придумать, чтобы он надолго отстал, – пожаловался колдун и с надеждой посмотрел на знахаря. – Может, ты что подскажешь? Чтобы я чертям за целый гад отработал, а? Ну, хотя бы за месяц.
Хозяин, казалось, не слышал его, продолжал помешивать варево в чугунках.
– Если до полуночи не возьму грех на душу, – не договорив, гость еще больше выпятил нижнюю губу, отчего она сползла с подбородка и легла на грудь.
– Что тогда? – поинтересовался знахарь.
Сербнув воздуха, гость подобрал губу и ответил:
– Проветривать будут. Это на первый раз. А если не поможет, тогда, – он собирался отчаянно махнуть рукой, но поленился и махнул указательным пальцем, отчего жест получился пренебрежительный: подохну – и черт со мной и с чертями!