Знак Единения
Шрифт:
В кошму, служившую дверью юрты, поскребли, отвлекая меня от праздных мыслей о семейных проблемах главы клана. Похоже, Кирина с Эоной вернулись. Наконец-то.
Взглянув на вновь увлекшуюся примеркой девочку, я вздохнула, отложила куртку, которую латала, и осторожно отодвинула плюющуюся бараньим жиром лампу. От продолжительного сидения в скрюченной позе у «трудолюбивой швеи с ненормированным рабочим днем» затекли ноги и плечи. Я потянулась всем телом, помедлила, дав возможность застоявшейся крови свободно пробежаться по сосудам, и поплелась отвязывать шнур из конского волоса, удерживающий дверь.
Вместо ожидаемых
– Храни вас Великое Небо!
– Да будут благополучны дети Его. – Зябко ежась на сквозняке, я указала рукой в сторону очага, как бы приглашая гостя.
Мужчина наконец опустил за собой кошму. Снял башлык, после присел рядом с огнем, почтительно протягивая к нему озябшие руки:
– Апаш-амай [5] видеть желают глаза мои. Мои уши жаждут внять мудрости той, кого осенило благодатью Великое Небо.
Услышав ритуальное воззвание, Фаша неопределенно, но как-то уж очень не по-детски хмыкнув, сняла шкатулку с колен. На четвереньках девочка подползла к спящей провидице и легонько потрясла ту за плечо. Старуха тотчас открыла глаза, будто вовсе не она недавно храпела так, что сотрясались войлочные стены.
– Что привело тебя в юрту Видящей, Харунак? – Шаманка не спешила вставать, а лишь чуть повернулась, чтобы лучше разглядеть пришедшего.
5
Амай – та, кто видит. Традиционное обращение к шаманке (стародарск.).
– Беда, – просто сказал мужчина. – Большая беда.
И если судить по крайне обеспокоенному выражению круглого обветренного лица, он не преувеличивал.
Ни о чем больше не спрашивая, старуха, кляня свои старые кости, поднялась. Мужчина встал следом и замер возле выхода. Кочевник терпеливо дожидался, пока Апаш соберется, позволяя себе лишь время от времени нервно потеребить жидкую косицу.
Фашана споро уложила провидице сумку и начала тоже одеваться, но была поймана за плечо цепкой старушечьей рукой.
– Со мной Рель пойдет. – Старуха ткнула в сторону притихшей на гостевой половине меня.
– Но… – попытались в один голос возразить мы.
Шаманка споров не любила.
– Старших слушать надо! – прицыкнула на нас Апаш, разворачивая ученицу лицом ко мне. – Отдай ей сумку, аждим. [6]
Девочка, обиженно поджав губы, в сердцах бросила вещи к моим ногам и демонстративно ушла за сундук – дуться.
«Не обижаться, радоваться надо!» Точно. Вот уж счастье – тащиться непонятно куда под проливным дождем!
6
Аждим – ученица (стародарск.).
– А ты, дочка, собирайся живее, не печаль старую больную Апаш, не убавляй и так считаные
Интересно, сколько раз со счета сбивался тот, кто их считал?
– Не преувеличивайте, уважаемая Апаш, вы еще меня переживете! – На улицу, под дождь, мне не хотелось совершенно. – Все-таки, может, пусть лучше с вами Фашана сходит, прогуляется…
«…Голову свою дурную проветрит – авось там причуд всяких поубавится», – мысленно закончила я про себя предложение.
– Не уважаешь старость, дочка, – начала сокрушаться старуха, несомненно рассчитывая на благодарную публику в лице измаявшегося в ожидании кочевника. – Зубоскалишь над сединами…
Вот ведь старая пройдоха!
Взглянув на помрачневшего Харунака, я благоразумно не стала дослушивать тираду до «попранных предков» и «неблагодарной молодежи», а с обреченным вздохом подобрала брошенную Фашаной сумку и потащилась одеваться.
Поверх халата на плечи весомо лег теплый войлочный плащ с башлыком. Обнажая запястья, обезображенные грубыми, совсем свежими шрамами, задрались коротковатые мне рукава. Поморщившись, я поспешила их одернуть, вовсе не горя желанием лишний раз воспоминать о том, кто оставил эти отметины. Раны зарубцевались буквально на днях, да и то лишь благодаря чудодейственным мазям бабки Апаш.
Кстати, овечий помет наравне с кислым кобыльим молоком был основой для подавляющего числа лекарственных средств у кочевников – хорошо, что сие обстоятельство стало мне известно уже после того, как отпала необходимость в дарстанской народной медицине.
Шаманка взгромоздилась на спину к Харунаку, покорно склонившемуся для своего «оседлания», и скомандовала отбытие. Фашана придержала полог перед «верховой» Апаш, но мстительно попыталась уронить тяжелую кошму на спину мне.
Не получилось. Чтобы приноровиться к каверзам, мне требуется теперь куда меньше времени, чем две недели назад.
…Шли довольно долго. Харунак, обогнув стойбище с запада, направился куда-то далеко «в поля». Под накипью туч окружающий пейзаж увязал в грязно-серой мути вечера, подгоняемого дождливой моросью. Каждый шаг по тропе давался с усилием – его приходилось вырывать у раскисшей почвы. Та отпускала сапоги неохотно, с недовольно сожалеющим чавканьем.
Вскоре к нам присоединились еще трое кочевников. Размытые дождливым вечером фигуры выросли неподалеку, точно из-под земли. Или точнее – из дождя. Я уж было обрадовалась, что сейчас устроюсь на спине одного из новоприбывших не хуже клановой шаманки, но, увы, никто не спешил мне навстречу с таким заманчивым предложением. Возможно, потому что мой вес будет поболе, чем у высушенной годами и степными ветрами старухи. Или, это вероятнее всего, потому что мы уже пришли.
В нос шибанула кислая до горечи вонь, щедро приправленная сладковатым навозным душком. Стараясь глубоко не вдыхать, смаргивая с ресниц слезы пополам с набегавшими дождевыми каплями, я попыталась осмотреться.
Толку от натянутого второпях на четырех кольях навеса посреди чистого поля было немного – ветер почти беспрепятственно закидывал под него ведра воды. Сберегаемый между двумя кочевниками факел плевался и возмущенно фыркал в ответ на происки погоды. Проку от него было столько же, сколько и от навеса, однако на то, чтобы от увиденного к горлу подкатил душащий ком тошноты, освещения хватило.