Знак Лукавого
Шрифт:
Точнее сказать, приплыли. Из камышей вынырнул челн — самый настоящий, покрытый корявой резьбой, украшенный по носу профилем хищной птицы, челн наподобие тех, что можно увидеть в кино. У борта его сгрудились, всматриваясь в берег, с десяток закутанных в свои сутаны карликов и с полдюжины нашего брата — людей. Шестеро белобрысых крепко сбитых парней в кожаных куртках и грубой ткани портках, придерживая весла и руль и стоя на полусогнутых, всматривались из-под руки в пробегавшие мимо них камыши и нечастые плесы и отмели.
Меня они увидели сразу, а увидев, энергично заорали и замахали руками. Как я понял в тот момент, все они убеждали меня не бояться их и не убегать. Слово — по какой-то договоренности между ними — было предоставлено двум из белобрысых верзил. Одному постарше и другому — совсем еще молоденькому. Как ни странно, нам удалось понять друг друга. Я до сих пор не могу
Про немецкий, испанский и другие языки и наречия я ничего путного сказать тоже не могу. В этих краях — в зависимости от того, в каком из них вы находились, — царствовала та или иная мешанина из главенствующих на Земле языков, причем необязательно европейских. С этим приходилось мириться, только и всего.
Так или иначе мы с белобрысыми парнями с челна смогли объясняться друг с другом, временами помогая себе пальцами, убедительными гримасами, вытаращенными глазами и соответствующими телодвижениями. Занимались мы этим долго и с переменным успехом. Час спустя я в относительно сухой одежде, живой, здоровый и даже не связанный по рукам и ногам был высажен с челна на берег у самого пересекающего реку моста. За это время я сумел более или менее разглядеть своих спутников и кое-что уяснить из их слов.
Те шестеро из них, что, без всякого сомнения, были людьми, имели к моему появлению в этих местах довольно отдаленное отношение. Их просто позвали на помощь — послужить посредниками в общении с себе подобным. Что до гномов… Впрочем, я только для себя называл — да и сейчас называю — этих коротышек гномами. Там их называли по-разному, только не так. Слово это было зарезервировано за совсем другим племенем. А эти… Скорее всего, мне надо называть их Привратниками. Или Народом Врат. Были и другие названия для этого невысокого, человеку среднего роста по пояс, красноглазого, на вид неуклюжего народца. Например, Кормящиеся при Звере. Потом мне долго еще не доводилось сталкиваться с ними, потому что обитать в иных местах, чем те особые точки Странного Края, которые одни называли Преддверием Врат, а другие — Логовом Зверя, народ этот не любил. Правда, наслушаться о них разного мне пришлось много. Но об этом потом.
А пока о том, что я увидел в тот раз. Уже тогда, сидя на дьявольски неудобной лавке челна, неторопливо сползающего вниз по течению Неспешной (примерно так переводилось название реки, по которой мы плыли), и позже — у небольшого костерка, разведенного у каменных опор моста в ожидании посланного за нами транспорта, я твердо решил вести дневник. Бортовой, так сказать, журнал всего того, что случилось и могло еще случиться со мной. К сожалению, перо и бумага нескоро попали мне в руки. А до тех пор я имел прекрасную возможность сколь угодно долго тренировать свою память, цепко ухватывая все детали происходящего окрест и потом пересказывая это самому себе, пережевывая свои ощущения, пытаясь понять в них главное, раскладывая все по полочкам. Такая тренировка пригодилась мне впоследствии. Ну хотя бы потому, что до сих пор помню многое из того, что случилось со мной в Странных Местах, в мельчайших деталях и могу рассказать об этом вам. Ведь он там и остался, мой дневник. Там — в тех краях…
* * *
Привратники — каждый не выше метра ростом, лица коричневатые, покрытые негустой шерстью, — сразу, еще на борту челна, учинили мне подробнейший, медицинский надо полагать, осмотр. Затем, более тщательно они повторили его на берегу, у костерка. Заодно и мне удалось как следует разглядеть их вблизи.
Больше всего меня поразило то, что они отличались друг от друга. Это только при беглом взгляде со стороны — в общей, так сказать, совокупности — Народ Врат казался массой одинаковых уродцев, низкорослых и суетливых.
Теперь, разглядывая их по отдельности, я понял, что роднит их разве что одежда — этакие грубошерстные рясы с капюшонами-куколями. Потом я уяснил, что здесь, на свежем воздухе, за пределами сумеречных и зловонных подземелий Замка Врат, им без этих нарядов приходилось бы и вовсе тяжело — избыток света и лишенного каких-то специфических примесей воздуха порядком вредил их здоровью, особенно зрению. Именно к ней — к смрадной полутьме подходов к Логову, Норе — и были приспособлены их глаза-уголья. Тоже одинаковые у всех. Больше ничего общего между ними могло и не быть — только рост, горящие глаза, шерсть на физиономии, суетливость характера и суконная серость ряс. Да, ото всех них ужасно разило Логовом. Логовом Зверя — тяжело
Как я уже сказал, даже в той сравнительно небольшой компании Привратников не было двух одинаковых. Конечно, человек от человека может сильно отличаться цветом кожи, волос или формой носа. Но, черт возьми, не до такой же степени, когда из троих сошедшихся вместе, наугад отобранных особей у одного вместо этого самого носа нечто вроде укороченного свиного пятачка, у другого— кротовое рыльце, а у третьего — самый настоящий слоновий хоботок — подвижный и активно участвующий в жизни своего хозяина?! Причем, по всему судя, никто из этих троих не считал кого-либо из двух других уродом. Руки Привратников тоже порядком разнились. У одних они были длиною чуть не до самой земли, у других — лишь до колен, а были и такие, у которых передние конечности с трудом сходились в замок на груди, под подбородком. Мне показалось — да, пожалуй, так оно и было на самом деле, — что и количество локтевых суставов у них, тоже было неодинаковым.
Одна пара суетливых ладоней, торопливо вертевших, раздевавших, ощупывавших меня, принадлежала, казалось, существам, никакого отношения друг к другу не имеющим, у других это были проворные мартышечьи лапки — сухие, горячие и ловкие, у третьих — вовсе и не ладони даже, а какие-то ласты — влажноватые, апатично-неуклюжие, но очень мощные. У четвертых на кончиках длинных, многосуставчатых, словно ствол бамбука, пальцев красовались присоски — коричневые, с розоватой плотью, просвечивающей по центру. Окончательно же меня добило то, что (я заметил это не сразу) часто у одного и того же Привратника одна рука вовсе не походила на другую ни по длине, ни по тому, что за «агрегат» был пристроен на каждой из них вместо кисти. У того, например, кто внимательно прослушивал мою грудную клетку (и почему-то живот), прильнув ко мне огромным, похожим на крыло летучей мыши хрящеватым и чутким ухом (о, формы ушей Привратников — это отдельная поэма в семи песнях… Здесь я воздержусь от ее исполнения), правая рука была относительно короткой и кончалась набором из неполной дюжины сухих пальцев-молоточков. А левая — длинная из множества сочленений — заканчивалась кистью настолько субтильной и миниатюрной, что полностью тонула в жестковатом пуховом манжете, охватывавшем запястье. Этот манжет складывался в кисточку, которой любопытный Привратник легонько похлестывал меня то по спине, то по животу, как джазмен похожим инструментом по барабану. Видимо, таким образом он обогащал палитру звуков, извлекаемых из моего организма.
Мой осмотр закончился чем-то вроде консилиума: Привратники совершили что-то наподобие омовения своих мордочек и лапок какой-то отвратительно пахнущей жижей, которая была доставлена вместе с нами на борт резного челна — в сосудах, смахивающих на выполненные из керамики молочные бидоны. Их крышки и запечатывающие эти крышки оттиски каких-то причудливых рисунков на цветном воске ломали особыми молотками и щипчиками. Этой процедуре предшествовало краткое хоровое исполнение каких-то — естественно, мне непонятных — заклинаний. Присутствовавшие при этом представители человеческого племени благоговейно молчали, вытянувшись чуть ли не в струнку. Я же использовал возникшую паузу для того, чтобы снова натянуть на себя снятую при осмотре одежду, чем заслужил обращенные на меня укоризненные взгляды соплеменников. Пока члены «приемной комиссии», консилиума или трибунала, состоявшего исключительно из Привратников, рассаживались у костерка, опасливо заняв позицию напротив меня, все шестеро людей спустились к реке — отмываться от вонючей дряни, использованной для очищающего ритуала. Привратники, видно, щедро поделились ею с.ними. Отмывшись, представители рода человеческого развели свой собственный костер и, расстегнув котомки, принялись за еду. Мне оставалось гадать: завтрак это был у них, обед или ужин. Немного спустя они организовали нечто вроде гуманитарной помощи мне: сложили понемногу всякой снеди в чистую тряпицу и один из них — тот, что был посмелее и помоложе, — взбежав по склону, принес эту передачку мне. Не доходя до меня метров десять, он остановился и бросил мне сверток.