Знак неравенства

Терентьева Наталия

Алена знала: матери всегда казалось, что она недодала чего-то дочери в детстве. Музыке учила, семь лет водила сама на занятия, больше некому было. Научила тонко чувствовать — других людей, музыку, живопись, книги. А вот твердости характера не научила — как бороться, выживать, добиваться желаемого. Или, может, природа у нее такая, отцовская. Вот ведь и умер он, как всегда говорила Кира, — от слабости характера, не осилив болезни, плохо боролся, не верил, что выздоровеет. Алена помнила, как худой, измученный болезнью отец грустно смотрел на нее со своей кровати и все звал ее, чтобы она подошла к нему поближе. Хотел сказать ей какие-то важные

слова… Или поцеловать ее перед смертью, чтобы она знала, как он любил ее и не хотел оставлять… А она боялась. Что-то такое было в его глазах, что не пускало маленькую девочку подойти близко. Как будто это был уже не он…

Алена положила бегемотика в корзину и взяла пену для ванны для Наташкиных обормотов. Позади себя она опять увидела молодого человека в сером костюме. Бросив флакон в тележку, она быстро пошла дальше. Молодой человек явно последовал за ней. Алена взяла еще несколько мелочей и повернула к кассе. Расплатившись, Алена стала укладывать продукты и игрушки в два разных пакета, подумав, что неудобно показывать детишкам купленное для себя. Неподалеку она снова заметила его — он тоже только что расплатился и теперь укладывал немногочисленные покупки, исподтишка поглядывая на девушку.

Алена посмотрела молодому человеку в лицо, дождалась, пока он взглянет ей в глаза, и резко спросила:

— А что надо вам? Тоже — поговорить?

Тот ответил, внимательно глядя на нее:

— Почему нет?

— О чем? Как нам всем жить дальше, да?

Он смотрел на Алену в некоторой оторопи и только промычал что-то неопределенное, кивая при этом. Она продолжила тише, но так же отчетливо:

— Я себя хорошо чувствую. Ясно? Я ношу лифчик. И я задумала хорошее дело. Передайте всем, кто так старается!

Тот обескураженно развел руками:

— Извините, я не хотел… Просто вы мне понравились.

— Я знаю. Я поняла. Эмилю я тоже всегда нравилась. — Она подхватила пакеты, папку с нотами и быстро ушла прочь.

Молодой человек, совершенно ошарашенный, смотрел ей вслед.

У Наташки на просторной кухне, как обычно, валялись игрушки, книжки, бутылочки. Алена любила ее уютный дом, теплый, светлый, из окон которого был виден парк Покровское-Стрешнево.

Наташка с мужем переехали в эту квартиру, когда только родился старший, Петя, и года четыре они изнывали от того, что в медленно заселявшемся дорогом доме соседи строились и строились… Ломали стены, возводили недостающие перегородки, делали бетонные стяжки, полы с подогревом, навесные потолки. Только сосед слева затихнет, тут же въезжает, точнее, затевает широкомасштабный ремонт, на пять-шесть месяцев, сосед сверху. Когда наконец все построились, то Наташкин муж, Егор Матвеич, решил, что пора бы и подновить полы, потолки, сделать потеплее да посветлее. И началось все сначала.

Наташка ругалась, но в общем ремонту радовалась, вникая во все чертежи и проекты. Поскольку на работу она не ходила, то занималась домом и детьми увлеченно и всерьез, как работой — без отлынивания, без прогулов, с редкими «каникулами». Иногда в субботу утром Наташка кричала «Все!», бросала недоваренный суп и уезжала на полдня из дому. Все терпеливо ждали, когда она вернется — с покупками, с подарками, отдохнувшая, посвежевшая…

Сейчас Алена сидела рядом с Машей, расположившейся с рисунками за обеденным столом, и пыталась аккуратно освободить волосы девочки

от нескольких оставшихся в них разноцветных прищепок. Малыш семи месяцев играл в плетеной люльке, стоящей на полу на высоких ножках с колесиками и передвигавшейся свободно по кухне. Наташа, жарившая блинчики, время от времени покачивала люльку, малыш тут же смеялся.

— Машунь, потерпи чуть-чуть… — Алена с трудом достала очередную запутавшуюся в светлых волосах девочки прищепку.

Та попросила:

— Теть Лек, все не вынимайте, три оставьте. Красную, желтую и зеленую. Папе хочу показать.

Наташа вздохнула:

— Они совсем сдурели сегодня. А Василь Егорыч, — она кивнула на младенца, — сейчас блины клянчить будет. Он, как запах слышит, прямо трясется.

Из-под стола вылез старший, девятилетний Петя.

— Я ему нарезал блинов. — Он показал Алене кругляшки, вырезанные из каких-то плотных листов.

— Молодец какой! — похвалила его Алена.

Наташа, краем глаза наблюдавшая за всеми, ахнула:

— Ты из чего их нарезал? Господи! — Она бросилась к Пете. — Ты где это взял? Убийца! Ты знаешь, что теперь будет?

— Что? — Петя на всякий случай отодвинулся.

Наташка махнула рукой:

— Это документация отцовская! Где ты ее взял, я спрашиваю?

Петя с опаской посмотрел на разъяренную мать:

— В туалете, на полу… Это в папке лежало.

— Ну конечно, отец изучал утром… Ах ты, господи! Позвонил мне еще, сказал — убери от спиногрызов подальше.

— А что ж документы на такой толстой бумаге? — Мальчик на всякий случай отодвинулся от матери.

— Умный!.. Документы важные потому что! Хорошо, давай обрезки.

Петя побежал в комнату и принес гирлянду из обрезков.

Наташка только всплеснула руками, невольно засмеявшись:

— Ну, вы смотрите, а!.. Ладно, оставь это до отца.

Петя, оглядываясь на мать, показал гирлянду Василь Егорычу, тот сразу потянулся ручками, заулыбался.

— Лека, ты меня извини, слова не можем с тобой сказать.

Наташа вытерла руки, выложила блинчики на огромное блюдо и вихрем стала заставлять стол баночками с джемом, тертым сыром, сметаной, метнула на стол вилки, ножи. Маша принялась их сосредоточенно и аккуратно раскладывать, а Петя так же быстро, как Наташа, начал разметывать по столу салфетки и блюдца. Маша, поправив блюдца, чтобы они стояли по одной линии, расставила на них чашки.

— Разные, да? — кивнула на детей Наташка. — А ты хорошо выглядишь.

— Гуляю много. — Алена чуть смущенно улыбнулась. — Сама себе нравлюсь с животом.

Наташка включила висящий на стене телевизор с видеоплеером, поставила кассету с «Винни-Пухом».

— Ты хотела поговорить? Боюсь, не заявился бы Егор раньше — сегодня пятница. Видишь — помню… А иногда так закручусь — причем на одном месте, вот на этом: плита — горшок — уроки — опять горшок, что утром проснусь и не пойму — какой день, какой месяц… Знаю, что праздник скоро, а вот Новый год или Пасха, сразу не соображу, помню только, что что-то не доделали, не докрасили, не дошили… Иногда мне кажется, что меня самой уже нет, так в них растворяюсь… А по-другому не получается… — Наташка махнула рукой. — Я никогда Егору не звоню на работу. Он страшно раздражается, когда спрашиваешь — скоро придет или нет. — Она повернулась к детям, молча ждущим, когда начнется мультфильм: — В порядке исключения, в честь тети Леки, смотрим мультфильм за едой. Всем ясно? Чтобы завтра снова не требовали.