Знак равенства

Мирер Александр Исаакович

– ...Понятно, Риполь? Проведете процесс. "Диадор" уничтожить, дневники сжечь... Кувалду возьмете в мастерской.

– Не могу, учитель. Я слабодушен, не могу. Пригласите другого ассистента.

– Не выйдет. Я хочу достойно уйти от этой мерзости. Первая проба "Диадора" на человеке в честь Винера. Вы это сделаете с блеском, Рип. Никто другой не справится.

Разговор идет спокойно, на приглушенных тонах. Так же тихо, почти неслышно, откинув голову и закрыв глаза, Риполь отвечает:

– Знаете, что? Идите к черту... учитель.

– Вот как... Дружище Рип, заставить я не могу

никого, но вас я могу просить... Не понимаете? А вы знаете, что они сделают с тем, кто уничтожит аппарат? Кого, кроме вас, я пошлю на такой риск? Тюрьма, пытки и дилемма: восстановить аппарат или сгнить заживо? Подумайте, и не надо плакать. Подумайте, взвесьте еще раз. Нынешней ночью Валлон ждет нас обоих. Я уплатил ему за двойной риск, сегодня же он сделает вам пластическую операцию. Все готово - документы, одежда. Будете работать в его клинике. Отвечайте, я жду.

Опять двое сидят в кожаных креслах, и яблоко по-прежнему лежит на столе. Риполь вытирает глаза и складывает платок - внимательно и аккуратно, как было заглажено. Разворачивает, подносит к глазам и опять складывает...

– Идемте, - говорит Бронг.
– Пора. Не нужно тянуть. Идемте, Рип. Я приказал поставить приемник и передатчик рядом, чтобы вы могли наблюдать их одновременно.

...В пустом кабинете раздувает ветром занавески, блестит колпачок авторучки, лежащей наискось у бювара, а врачи проходят приемную и спускаются по темной лестнице - Бронг впереди и в двух шагах позади Риполь. Они идут мимо стеклянных дверей по широкому больничному коридору. Сестры в монашеских чепцах встают из-за белых столиков. Они кланяются и смотрят вслед, и с ними смотрит Василий Васильевич. Вместе с сестрами и подслеповатой санитаркой в холщовом халате он смотрит вслед доктору Бронгу и одновременно чувствует, что все эти люди, двери и стеклянные столики смотрят вслед ему - как он идет, чтобы принять то последнее, что ему отмерено в жизни, и пусть это - последнее, но почему это - последнее, и ничего нельзя сделать насовсем, навсегда, а двое идут и идут, и глянцевый линолеум поскрипывает под их каблуками.

Открывается дверь. Седой человек, не оглядываясь, входит в нее, и Василий Васильевич понимает теперь, что путь ведет Бронга в будущее. Из прошлого в будущее. Есть прошлое у доктора Бронга, и поэтому есть будущее, но что есть у Поварова Василия Васильевича?

...Дверь закрывается медленно, как будто время пошло медленней, и он вглядывается в свое прошлое, и ничего не видит. Обрывки, кусочки. Университет, оставленный вовсе не из-за любви великой, а от лени и слабости. Потом одна работа, другая, и вот ему уже пятьдесят два, и что он такое? Кассир... Разве в том дело, что он простой служащий? "Спиноза шлифовал камни, Сервантес был солдатом", - думает Василий Васильевич, и почему-то его обдает безнадежностью. "Сервантес был простым солдатом, и у него была великая любовь, о которой теперь никто не знает", и он снова пытается вспомнить что-нибудь о себе, но тщетно. Ничего значащего нет позади, только короткие годы с Ниной и потом длинные годы без нее, и все уже потеряло смысл. Он хочет вспомнить ее лицо и видит только фотографию, ту, что стоит в нише буфета - смущенную улыбку и потускневшую ореховую рамочку.

Но поздно вспоминать. Путь окончен. Двое вошли в лабораторию, прогрохотала дверь, затянулись

винтовые затворы на косяках. Поздно, поздно...

Высокий зал. Стеклянные стены, за которыми городская ночь мечется и прыгает огнями. Два блестящих длинных ящика посреди зала. Бронг осторожно кладет шприц и говорит голосом Василия Васильевича:

– Ну, вот. До свидания, дружище Рип. Спасибо. Не грусти. Я засыпаю... Начали...

Резкими, ловкими движениями Риполь укладывает его в правый ящик, швыряет вниз прозрачную крышку и сейчас же рывком посылает вперед рукоятку, а сам смотрит, вытянув шею... правый ящик, левый, и вот в правом мутнеет прозрачная жидкость, скрывая тело, а в левом мутная светлеет. Что-то лежит на дне.

Крышка отскакивает в пространство между ящиками. Риполь быстро, осторожно ведет рукоятку к себе. Он стоит у приборного пульта и напряженно следит за стрелками. Внезапно он оставляет пульт и перебегает к ящику. Рука в высокой резиновой перчатке ныряет под голову тому, кто лежит на дне...

Василию Васильевичу вдруг стало нехорошо - мутно, тошно. Он смотрел, вцепившись в подлокотники, как Риполь поднимает над дымящейся жидкостью его плечи и слепую голову. Со лба и редких волос стекала мутнея жижа.

Человек открыл глаза. Они были туманны, и веки еще закрывали зрачки наполовину, но левая бровь была приподнята и чуть изогнута, и это придало бессмысленному лицу скептическое и насмешливое выражение.

...Василий Васильевич вскочил и ударил ногой в дверь. Он еще успел почувствовать, что сидит в горячей ванне, голый, а Риполь смотрит прямо ему в лицо, но дверь ложи распахнулась, и он пробежал через вестибюль и очутился на улице. Послышалось хихиканье, замок защелкнулся со звоном и стуком.

Луна висела прямо над переулком. Поваров один стоял у подъезда, окрашенного в грязно-бурый цвет. Он подергал ручку - заперто. Он посмотрел вверх - никакого намека на вывеску кино. Старинный дом, ветхий, желтовато-серый.

Было совсем тихо, лишь стучали твердые шаги за углом. Маленькая вывесочка блестела у подъезда, но муть плыла в глазах - ничего не прочесть... Василий Васильевич дернул ручку - раз, другой, третий. Массивная медная ручка в виде львиной лапы с кривыми когтями...

– А, это вы... Что вам здесь нужно?

Милиционер шел по мостовой, придерживая полевую сумку.

– Не знаю, - сказал Василий Васильевич.
– Как называется этот кинотеатр?

Милиционер смотрел на него с непонятным выражением в глазах:

– Кинотеатр? Пойдемте-ка отсюда...

Лейтенант бросил папироску и уже приготовился взять его за локоть, но тут дверь открылась, и целая толпа сразу выскочила на мостовую и окружила Василия Васильевича.

– Пойдешь под суд, - сказал Терентий Федорович.

Римма Ивановна вздохнула и ответила:

– Вместе с вами, директор.

– Я в уголовщине не повинен, почтеннейшая...

– Ну, Терентий Федорович, ну какая это уголовщина?

– Молчать! Гнать тебя надо из врачебного сословия! Девчонка!..

Римма Ивановна вздохнула в трубку. Вздох был усталый и виноватый, и Терентий Федорович смягчился.

– Где он сейчас, твой кассир?

– Спит в лаборатории.

– Опять гипноз?
– прямо-таки взревел директор и, не дожидаясь ответа, приказал: - Ждите. Через полчаса приеду.