Знак убийцы
Шрифт:
— Может, это из-за возраста… Он благожелательно относился к некоторым довольно спорным теориям…
— Это я понял вчера, во время панихиды по Хо Ван Кеану.
— Его тоже не миновал этот возврат к мистическому пылу… Я не понимаю этого, и, хотя дожил до семидесяти четырех лет и знаю, что долго не протяну, я не стану верить в Бога из-за такой малости!
— Мишеля осуждали за подобные суждения?
— О нет! Коллектив «Мюзеума» весьма терпим.
— Однако я слышал этого типа… Эрика Годовски…
Профессор Флорю широко раскрыл глаза;
— Годовски! Это настоящий анархист! Возможно, он сведущ в науке, но что касается
Они выпили еще по чашечке кофе с коньяком.
Возвращаясь к себе, Питер Осмонд заметил в коридоре Иоганна Кирхера: стоя на коленях на полу, он просматривал кипу старых журналов. Потом сложил их в папку, которую отодвинул в сторону, поднялся, изящным жестом стряхнул пыль с брюк и открыл шкаф. Странный человек, подумал Осмонд. Только что четырьмя этажами ниже совершено убийство, а он уже занимается своими делами, словно ничего не случилось…
А ему, Питеру Осмонду, остается признать, что его миссия завершена. Больше нет никакого конкретного дела, на которое он мог бы направить свою неистощимую энергию. Эта перспектива приводила его чуть ли не в ярость. Но чтобы со всем покончить, он должен действовать по порядку. Сделать все дела, одно за другим. Он собирался провести свое расследование событий, с научной точки зрения.
Территория «Мюзеума» не ограничивалась внушительными зданиями, фасады которых смотрели на Ботанический сад и зверинец. Некоторые кабинеты и лаборатории находились за улицей Бюффон, рассеянные в переплетении улочек и тупиков вплоть до района полной застройки.
Именно в этом отдаленном уголке находилась лаборатория Эрика Годовски, в увенчанном куполом строении из черного камня, достойном фильма ужасов; дверь с облупившейся краской обрамляли две греческие колонны; на ригеле [48] — бюст какого-то забытого ученого. Увитый плющом фасад делал здание еще более угрожающим, зловещим. Внутри все было обветшалым, мрачным и полуразвалившимся. Осмонд постучал в дверь кабинета. Сухой и властный голос предложил ему войти.
Годовски, как всегда одетый в черное, важно восседал среди множества птичьих скелетов, заполнивших все четыре угла комнаты в какой-то пляске смерти, словно готовые взлететь. Осмонд не смог удержаться оттого, чтобы не провести параллель между ними и человеком с живыми глазами и густой всклокоченной бородой, агрессивным и нервозным, который был перед ним.
48
Элемент в строительных конструкциях, соединяющий колонны, стойки и т. д.
— Добрый день, профессор Осмонд. А я думал, что это снова полиция…
— Я хотел бы задать вам два-три вопроса.
— И вы гоже? По поводу смерти Делма? Я к этому непричастен. Хотя алиби у меня нет.
— Я не обвиняю вас, Годовски.
Годовски успокоился и вымучил улыбку.
— Наконец хоть кто-нибудь верит в мою невиновность!
— Я этого отнюдь не сказал.
— Я думал, что стал монстром. Воплощением антихриста!
— Я просто хочу
Осмонд стоял перед письменным столом Годовски, скрестив руки, широко расставив ноги. Вокруг них в беспорядке громоздились горы книг. На стене Осмонд заметил постер с портретом поэта Антонина Арто. [49] Годовски повернулся в своем кресле и с задумчивым видом погладил бороду.
— Я ничего не имел лично против него. Меня возмущало то, что он поддерживал. Все эти ученые, которые крутятся вокруг Научного общества, их споры вокруг духовности, эволюционной направленности, вся эта тарабарщина…
49
Арто, Антонин (1896–1948) — французский поэт и актер, с юности страдавший психическим заболеванием, что сказывалось на его творчестве и мировоззрении.
— Каждый волен думать так, как он считает нужным.
— Но не проповедовать нелепости. Как эта святоша Доране Эмбер, с позволения сказать… Послушать ее, так можно было бы поверить, что эволюция имеет единственную цель: закончиться ее пупком.
Осмонд почувствовал, как его охватывает гнев. Этот псих решительно не прилагал ни малейших усилий, чтобы вызвать симпатию к себе. Он стиснул кулак.
— Уж не дойдете ли вы до того, что заявите, будто Мишель Делма не был ученым, достойным уважения?
— Я никогда этого не говорил. Я упрекал его за слишком осмотрительную позицию в спорах о религии. Ученые должны быть нейтральны. Им надлежит заставлять уважать принцип светского мировоззрения. И религии нет места ни в «Мюзеуме», ни в любом другом центре научных исследований. В конечном счете это не наше дело.
— Вы не можете запретить человеку иметь философские убеждения, даже если вам они не нравятся.
— Согласен с вами, но он не имеет права отражать их в своей научной работе. Это запрещено! Наука не должна принимать это в расчет! Те, кто совершает эту ошибку, должны быть навсегда отлучены от научного сообщества!
Взгляд Годовски метал молнии. Никогда Питер Осмонд не встречал такой ненависти к коллеге. Это далеко выходило за рамки простого нейтралитета. Он даже подумал, уж не безумен ли орнитолог.
— Годовски, вы зашли слишком далеко. Вы должны быть объективны. Мишель Делма был большой ученый, и не важно, какие вероучения он поддерживал в конце своей жизни. Вспомните Теодора Моно: он не делал тайны из своих духовных убеждений, но его научные работы общепризнанны.
Годовски зло рассмеялся. Угрожающе потряс указательным пальцем.
— Проблема, профессор Осмонд, заключается в том, что, идя за ними, возможно безотчетно, другие воспользовались ими, чтобы выдвинуть идеи, еще более опасные. Хотите доказательство? — Годовски взял газету, развернул ее и громко прочел; — «Можно с уверенностью сказать, что теория Дарвина об эволюции поставлена под вопрос многими учеными. Она должна быть подвергнута тщательному пересмотру. Не исключено, что Дарвин полностью ошибся в своей теории процесса естественного отбора. Теория эволюции недостаточно подкреплена доказательствами. И следовательно, если рассматривать дарвинизм как одну из форм веры, почему мы должны исключать из школьных программ другие, такие же вероятные теории, программы, к примеру, религии?»