Знак убийцы
Шрифт:
— Я восстановила подземные ходы вплоть до зоотеки.
— Прекрасно. Постарайтесь вместе с отцом Маньяни проследить все пути, которые ведут в лабораторию Годовски.
Трое мужчин покинули Большую галерею эволюции, бегом проскочили улицу Бюффон и мгновенно оказались перед мрачным зданием, увитым плющом. Четверо полицейских в форме проследовали за ними.
Лейтенант Вуазен толкнул дверь и не спеша достал из кобуры револьвер. В коридорах стояла полная тишина. Слева дверь лаборатории Годовски была приоткрыта. Неслышным, нетвердым шагом Вуазен подошел
В лаборатории царил ужасный хаос. Стопки книг и разбитые скелеты птиц валялись на полу, стулья были перевернуты, содержимое мусорной корзины вывернуто. Лейтенанты Вуазен и Коммерсон прошли вперед медленно, словно они боялись увидеть то, что ожидало их за массивным письменным столом. И действительно, густая полоса крови, местами уже свернувшейся, растеклась по полу. Вуазен, побледнев, в шоке опустил руки, едва удерживая тошноту.
Леопольдина показывала линию, петляющую под галереей палеонтологии.
— Это ответвление Бьевр, небольшой речки, которую закрыли в девятнадцатом веке.
— И все это, — уточнил отец Маньяни, ведя пальцем по разветвлениям линий, — все это галереи, которые проходят под Ботаническим садом?
— Да.
Опершись на широкий стол, комиссар Руссель склонился над планами Национального музея, которые он освещал светом настольной лампы.
— Теперь я понимаю, как убийца безнаказанно перемещался. Смотрите, есть выходы вот тут, около галереи ботаники, и тут, рядом с Большой галереей эволюции. Даже здесь, рядом с мусорным рвом. Неподалеку от лаборатории Годовски.
— И здесь, в зверинце, около вивариума, — заметил отец Маньяни.
— Ясно, — сказала Леопольдина, — тот, кто прошел по этим ходам, должен в совершенстве знать «Мюзеум» и его историю. Очень немногие подозревают о существовании этой подземной сети.
— Следовательно, — сделал вывод комиссар Руссель, — он знаком с «Мюзеумом» уже давно. И знает все его секреты.
— Конечно, — подтвердила Леопольдина.
— Но возможно, он просто ознакомился с этими планами? — рискнул предположить отец Маньяни.
— Нет, — сказала Леопольдина, помотав головой. — Я нашла их, покрытыми пылью, в шкафу в запаснике. К ним не прикасались как минимум пятьдесят лет.
— Но почему они оказались там? — удивился комиссар Руссель.
Она бессильно развела руками:
— Это пришлось бы долго объяснять, комиссар… В «Мюзеуме» размещение происходит весьма и весьма своеобразно…
Но кто же все-таки убийца? Комиссар Руссель попытался высказать предположение:
— Я слышал, как говорили о ком-то как о живой памяти «Мюзеума»…
Леопольдина испуганно взглянула на полицейского:
— Что? Вы имеете в виду профессора Флорю?
Комиссар молчанием подтвердил свои слова. Леопольдина энергично тряхнула головой, как в знак уверенности, так и из боязни быть опровергнутой.
— Нет, он не мог сделать это. Он самый добрый из людей. К тому же едва ходит.
Она погрузилась в раздумье. И вдруг мысли побежали одна задругой, воспламенившись, словно пороховой привод.
Ведь именно в лаборатории профессора Флорю она забыла книгу Ньютона…
Книга Ньютона…
Книга по алхимии…
Ученик чародея…
— Отец Маньяни, — сказала она возбужденно, — один из выходов ведет в зверинец, не правда ли?
— Да, — подтвердил священник, проведя пальцем по линии. — Вот здесь, около вивария.
Словно в вспышке молнии, она увидела Сервана, который вышел из запасника и направился в лабораторию…
— Это Серван! — крикнула она. — Серван, генетик! Смотрите, его лаборатория выходит на наружную лестницу. Нужно пройти всего несколько метров, чтобы войти в запасник, вот здесь. А отсюда можно пройти в любую точку «Мюзеума».
Комиссар Руссель включил свой телефон:
— Мне нужны для сопровождения три человека. Отправляйтесь в зверинец!
ГЛАВА 42
В поисках вещественных доказательств полицейские тщательно обследовали лабораторию Годовски. В углу лейтенант Вуазен пытался прийти в себя.
— Я не думал… я никогда не думал, что такое может быть. Ведь даже невозможно опознать жертву…
Перед его глазами снова был вид этого безжизненного, лежащего в луже крови обезглавленного тела. Плоть щей, куски хрящей, зияющие раны, резким ударом перерезанные артерии.
— Это Годовски, думаю, я не ошибаюсь, — ответил ему Осмонд.
— Какая дикость… — пробормотал Вуазен.
Внимание Питера Осмонда вдруг привлекло что-то поблескивающее под столом. На полу валялся блокнот со спиралью, испачканный небольшими красными пятнами, словно он упал во время сопротивления, которое Годовски оказал своему убийце.
Почерком четким и аккуратным орнитолог вел личный дневник своих исследований:
«Я не являюсь нетерпимым человеком, каким представляют меня мои соперники. Вся моя жизнь была подчинена одному идеалу: Науке как подлинному гуманизму. Теория Дарвина определила природный источник происхождения морали, где рождаются чувства сострадания и солидарности путем естественной селекции. Религии не нужны больше для того, чтобы их объяснить. Его теория главным образом напоминает нам, что все люди, несмотря на различия, — родственники.
Перед лицом клеветы я хотел здесь установить мою истину. Меня не поняли. Возможно также, что я плохо объяснил. Я был ведом всего лишь одной заботой об истине».
Питер сразу перешел к последней странице:
«Могучие силы поднялись, чтобы заставить меня молчать. Я не знаю, оставят ли они мне время, чтобы разоблачить их.
Анита Эльбер поняла это раньше всех. К сожалению, ей не удалось предупредить меня своей запиской. Из-за обвинений, выдвинутых против меня, я потерял много времени. В случае, если мне придется исчезнуть, я хочу верить, что тот, кто пойдет по моим следам, дополнит мои исследования.