Знак Вишну

Черкашин Николай Андреевич

В этот вечер после всех хозяйственных дел Сабина достала папильотки и села перед маленьким зеркалом, оставшимся еще от мачехи. Она накрутила первый локон, как вдруг почувствовала, не услышала, а почувствовала, что внизу, в шкиперской, кто-то есть. Это он! Но почему же медлит, не поднимается? Сабина отбросила камышовую циновку, распахнула люк: в шахте скоб-трапа брезжил желтый электросвет.

— Ульрих, это ты?!

В шкиперской что-то звякнуло, упало, и простуженный до неузнаваемости мужской голос торопливо

откликнулся:

— Да, да, это я! Сейчас поднимусь...

Сабина не стала ждать и быстро спустилась по скобам. Фон Герн вылезал из носовой части катера.

— Проверил нашу лошадку, как она себя чувствует. — Корветтенкапитан похлопал по планширю. — Похоже, нам предстоит небольшое свадебное путешествие.

Он вылез из катера и нежно обнял Сабину. Запах прели, сырого камня и бензина ударил ей в нос.

— Пойдем наверх! Ты совсем простужен.

— Погоди. Вот сюда я положил шесть банок сгущенного кофе и шоколад. Это неприкосновенный запас. В этот рундучок можешь положить свои вещи — сколько войдет, не больше.

— Послушай, неужели мы и вправду наконец... — Сабина в изнеможении присела на краешек борта.

— Да, да! — не то от озноба, не то от возбуждения потирал руки фон Герн. — Небольшое свадебное путешествие... Четыре часа — и мы в гостях у датского принца.

— Когда же?

— Думаю, на той неделе... Если позволит погода и еще кое-какие обстоятельства... Вот эту канистру держи у себя наверху. В ней всегда должна быть питьевая вода... Поставь ее поближе к люку... И еще. Постарайся в эти вечера никуда не отлучаться. Мы можем снять ся в любой день, любой час.

— Хорошо. Я все поняла. Идем же наверх. Ты едва стоишь.

Корветтенкапитан чихнул в рукав.

— Чертова сырость... И этот проклятый дождь. Впрочем, для нас с тобой дождь — благословение господне.

Они поднялись наверх. Фон Герн держал ноги в тазу с горячей водой и ел яблоки, оставляя на огрызках кровяные следы десен. Потом Сабина натянула на его распаренные ступни шерстяные носки с горчичным порошком (из запаса бережливой мачехи) и помогла перебраться в постель. Пока она довивала локоны, раздевалась, возжигала курительные свечи, фон Герн уснул.

В ДОМЕ ПОВЕШЕННОГО НЕ ГОВОРЯТ О ВЕРЕВКЕ

Утром, разглядывая трещины на потолке, Орест подыскивал причину для переезда более убедительную, чем несуществующая течь. Впрочем, никакой, даже самый веский, предлог не смог бы избавить фрау Нойфель от огорчений: плата квартиранта-офицера была едва ли не единственным для нее источником средств к существованию. Напрасно Еремеев призывал себя быть равнодушным к вдовам солдат вермахта; ему было жаль эту женщину, тихую, сухую и черную, как летучая мышь.

Фрау Нойфель вешала на кухне бельевую веревку, но никак не могла дотянуться до крюка, вбитого довольно высоко.

— Разрешите!

Орест

взял у хозяйки веревку и сам влез на табуретку. Веревка была новенькая, белая, шелковистая на ощупь... И тут Еремеев чуть не свалился с табурета: веревка! Проклятая память сыграла одну из злых своих шуток. Орест вдруг вспомнил, как он отвязывал «вервольфа» от скобы мотоциклетной коляски. Тот прыгнул в колодец, обмотанный вокруг пояса прочнейшим шелковым линем. Когда достали его труп, веревки не было! Еремеев сейчас ясно вспомнил — не было! Да-да, не было! Но где же она? Сулай обвязывал диверсанта куда как крепко, сползти просто так веревка в колодце не могла,

Еремеев нахлобучил фуражку и выскочил из дома. По брусчатке хлестал дождь, но возвращаться за плащ-накидкой Орест не стал — опрометью бросился в комендатуру. Вбежав во флигель, он первым делом заглянул к себе, достал из папки фотографии трупа, сделанные у колодца. Веревки действительно не было!

«Раззява! Шляпа с капюшоном! Проморгать такую деталь!» — Еремеев чуть не плакал от досады.

В расстроенных чувствах Орест заглянул в гараж, взял у Лозоходова «кошку» и тщательно протралил колодец. Веревки не было.

— Чего ищем, лейтенант? — полюбопытствовал шофер.

— Веревку случайно ведром никто не зацеплял?

Сержант такого не припомнил и пообещал Еремееву принести целую кучу всяких бечевок, дабы не выуживать их из колодцев, да еще в проливной дождь. Орест пропустил лозоходовское ехидство мимо ушей и с тяжелым сердцем отправился в кабинет начальника.

Майор Алешин выслушал его, задумчиво покусывая дужку очков, и в конце концов поинтересовался, не известна ли Оресту Николаевичу пословица «хороша ложка к обеду».

— Товарищ майор, разрешите мне в колодец спуститься! Не водолазу, а мне. Я его весь простучу, просмотрю...

— Оч-чень мудрое решение. — Алешин снял очки таким жестом, каким при покойниках снимают шляпу.

Еремееву вдруг очень захотелось поменяться судьбами с каким-нибудь обычным человеком, занимающимся простым и понятным делом. С сержантом Лозоходовым, например. Чистить карбюратор, менять фильтры, набивать смазку, а по вечерам крутить роман со знакомой регулировщицей, ничуть не заботясь, что подумают о тебе старшие начальники.

— А как у вас дела с архивом?

— Половину разобрали, товарищ майор. Ничего интересного.

— Ищите. Ищите внимательно, — сказал Алешин с тяжелым вздохом, и Еремеев понял, что ему дается последний шанс.

До обеда все той же троицей они, не разгибаясь, сидели в подвале. Перекусив, Лозоходов и Куманьков помогли Еремееву перетащить нехитрые пожитки в дом пастора. Фрау Нойфель, к счастью, отсутствовала, так что объясняться с ней не пришлось, и Орест с легким сердцем оставил записку, завернув в нее деньги за месяц вперед и ключ от комнаты.