Знакомая варежка (Повести и сказки)
Шрифт:
И вот Ероша уже на балконе. Какой тут ветер! Какой тут праздник! Какая тут замечательная жизнь, на этом балконе! Внизу — людское море. И это море поёт. И цветы, цветы, цветы… Дома, как и люди, тоже весёлые и нарядные. Они нарядились во флаги, во флажки, в портреты, в лозунги, в цветы. И липы надели яркие платья — золотые и пёстрые, жёлто-зелёные. Кажется, что и дома и липы поют. И букеты поют.
А сколько людей! Нет, это не море, это больше, чем море. И разве только внизу? Просто невозможно было себе представить, что в нашем городе столько людей. Ими полны все тротуары, все окна, все
Фотоаппараты, фотоаппараты, фотоаппараты… Маленькие, большие — всякие. Неужели у людей в городе столько фотоаппаратов? Чудеса прямо!
Ерошка счастлив. Её Величество лежит на вышитой подушке и о себе кричит не очень громко. Гораздо громче поёт радость в груди. Алый флаг, привязанный к балкону, бьётся на ветру около самого Ерошкиного лица. И пионерский галстук тоже бьётся вместе с флагом. И все смотрят туда — туда, по проспекту вверх, откуда должен ехать он, хотя ещё далеко до одиннадцати. И флаг и галстук тоже рвутся туда, вверх по проспекту. И липы встают на цыпочки, чтобы лучше было видно героя.
Ребята ушли. Они сейчас уже стоят где-то в колонне. А Ероша даже раньше их увидит космонавта.
Музыка-музыка, песни-песни, цветы-цветы…
На тротуаре среди народа — Валерия Константиновна. В руках георгины и гладиолусы. Ерошка улыбается: увидала бы золотозубая, сколько добра зря пропадает. Цветы — это товар, за который деньги платят. А тут даром погибает. И вдруг Герка, запыхавшийся, хватает Ерошу за плечо.
— Тихо ты, тихо, — ахает тётя Наша, — ногу не задень!
— Ты что? Почему не в колонне?
— А я… Я ещё успею. Я бегом. Я уже там был, — оправдывается Герман. — Я не могу там стоять… Я должен тебе сказать… Я больше не могу молчать…
Виктор Ильич смотрит на ребят, потом на часы, потом на тётю Нашу, и они «на минуточку» уходят с балкона. Теперь Герке совсем легко говорить.
— Никакая нога тогда у меня не болела. Я струсил. Я испугался Васьки и не побежал за тобой.
Ерошка серьёзный, насупился, силится понять, как это можно бросить товарища.
Вдруг Весна и Алька лезут на балкон.
— Мы увидели, что Герка побежал, догадались, что к тебе. И за ним. Вы что такие ненормальные?
Ерошка молчит, а Герман не может молчать:
— Вот если хотите, раздружите со мной. Все! Насовсем! Только я всё равно не смогу раздружить. Я вас раньше чудными считал. А разве вы чудные? Вы обыкновенные ребята, а вот я… Знайте всё, что я… я тот самый… (Как трудно выговорить эту правду. Он и не знал, как неимоверно тяжело говорить о себе такое. Ведь только сказать одно слово, а потом будь что будет. А может быть, легче будет? Но как трудно даётся это «легче»). — Я тот самый Кубыш, про которого вам Башмак рассказывал. (Ух ты, наконец выговорилось. Как гора с плеч.)
— Что? — Ероша и Алька хлопают глазами.
А Весна даже бровью не повела, даже не моргнула.
— Спятил ты, что ли? Какой ты Кубыш? — не верят ребята.
— Кубыш! Вот честное пионерское, Кубыш!
— Не смей честное пионерское пачкать! — взрывается Ероша.
— А он не пачкает, —
— Ты знаешь? — Герка ошеломлён. — Башмак сказал?
— Нет, это я Башмаку сказала, чтоб он тебя больше так не называл.
— А откуда ты знаешь?
Весна пожимает плечами.
— Не знаю, откуда знаю. Ещё когда ты кричал: «Я не с Дальней улицы!» — я уже тогда догадалась.
Ох, уж эти догадливые девчонки! И вдруг радость охватывает Герку. Значит, она знала и не раздружила! Счастливыми и вопрошающими глазами смотрит он на Ерошку. А тот уже ему руку протягивает.
«Ну, какое мне дело, как тебя раньше звали, ведь я знаю, какой ты сейчас, и больше мне ничего не надо, — говорят Ерошкины глаза. — Ну, струсил, ну, бывает иногда такое. Главное, что не утаил, а признался. Сам. Дружба сильнее! Она перевесила», — это уже говорят и глаза и руки.
— А вы знаете, что такое кубышка? — неожиданно спрашивает Весна.
Зачем она портит хорошее настроение? Сейчас и вдруг такой вопрос. Будто никто не знает, что такое кубышка. Но Весна не та девчонка, чтобы портить настроение. И она объясняет:
— Кубышка — это жёлтая кувшинка. У неё листья красивые, овальные, по воде плавают. А знаете, какие у кувшинки цветы? Жёлтые, как маленькие солнышки! Это кубышка. Я в книге по ботанике читала.
И всем становится ещё радостней. Молодец Весна. Ведь вычитала же такое про кубышку.
— Идите, идите в колонну, — торопит Ероша.
…На дороге лежат цветы. За всю свою жизнь эта дорога не видела столько цветов. Весь асфальт, где только сейчас проехал он, усыпан цветами. Их кидали в его машину. И машины самой почти не было видно, казалось, что едет по дороге сказочная, великанья охапка цветов. И в ней стоит он. Стоит и улыбается и машет гладиолусами. Такой земной, тёплый, наш великий человек.
На дороге лежат цветы…
Кажется, что он ещё здесь, ещё не проехал мимо. Его улыбка где-то рядом, на балконе. Ерошка не замечает, что из зелёных глаз текут слёзы. И у тёти Наши, и у Виктора Ильича тоже текут, и они тоже их не замечают. Всем кажется, что он ещё здесь. А он и на самом деле здесь. Он здесь, в их родном городе, рядом с ними со всеми. Он в своём родном краю, где родился и вырос.
— А ты заметил, Ерошенька, — говорит сквозь слёзы тётя Наша, — как он обернулся, посмотрел на наш балкон и улыбнулся тебе?
А Виктор Ильич ещё сильнее, чем ветер, лохматит рукой Ерошкин костёр на голове и повторяет то же самое:
— Да, да, он улыбнулся тебе. Именно тебе. Я тоже это заметил.
О маленьких волшебниках и Петькиных друзьях